человеческой природы, стала достоверностью, чтобы она обрела для них форму 
непосредственного чувственного созерцания, внешнего наличного бытия, короче, 
чтобы эта идея предстала как видимая и воспринимаемая в мире. Таким образом, 
это единство должно быть дано сознанию в совершенно временном, совершенно 
обычном явлении действительности, в одном этом человеке, в «этом», который в то 
же время сознавался бы как божественная идея, не только как высшая сущность 
вообще, но как высшая, абсолютная идея, как Сын Божий. 
   Божественная и человеческая природа в одном — это жесткое, трудно 
постигаемое выражение; но надо забыть о представлении, которое с ним связывают; 
при этом следует мыслить духовную сущность. В единстве божественной и 
человеческой природы исчезло все, что принадлежит внешней партикулярность, 
исчезло конечное. 
   Субстанциальное единство божественной и человеческой природы, осознаваемое 
человеком, состоит в том, что человек выступает для него как бог, а бог — как 
человек. Это субстанциальное единство есть в-себе[-бытие] человека; по, 
поскольку это в-себе[-бытие] есть для человека, оно находится по ту сторону 
непосредственного сознания, обычного сознания и знания; поэтому оно должно 
стоять по ту сторону субъективного сознания, которое ведет себя как обычное 
сознание и определено как таковое. 
   276 
   В этом причина того, что человек, в котором явлено единство божественной и 
человеческой природы, должен выступать для других как отдельный, исключающий 
остальных человек, не как все они, отдельные, а [как] Один, от которого они 
отделены, отличены, который уже выступает не как в-себе[-бытие], находящееся по 
ту сторону, а как единичность на почве достоверности. 
   Речь идет об этой достоверности и созерцании, а не только о некотором 
божественном учителе, и уж подавно не только об учителе морали, но также и не 
просто об учителе, возвестившем эту идею; речь идет не о представлении и 
убеждении, а о непосредственном присутствии и достоверности божественного, ибо 
непосредственная достоверность присутствия есть бесконечная форма и образ, 
каким является «есть» для естественного сознания. Это «есть» стирает всякий 
след опосредствования, оно - последняя вершина, последняя световая точка, 
которая привносится. Всякому опосредствованию через чувства, представление, 
основания недостает этого «есть», и оно возвращается только в философском 
познании посредством понятий, в элементе всеобщности. 
   Божественное не может быть постигнуто только как всеобщая мысль или как 
нечто внутреннее, только в-себе-сущее; объективацию божественного нельзя 
понимать лишь как такую, которая есть во всех людях,— в этом случае она 
рассматривается лишь как множественность духовного вообще, и в ной не 
содержится развитие, происходящее в самом абсолютном духе, которое должно 
продолжаться вплоть до формы «есть», до непосредственности. 
   Единый иудейской религии дан в мысли, а не в созерцании, именно поэтому он 
не стал духом. Завершение до духа означает именно субъективность, которая 
бесконечно полагает себя в нечто -внешнее и возвращается к себе из абсолютной 
противоположности, из явления, доведенного до самой крайней формы. 
   Принцип индивидуальности присутствовал, правда, уже в греческом идеале, но 
здесь недоставало именно этой в себе и для себя всеобщей бесконечности; 
всеобщее, положенное в качестве всеобщего, налицо только в субъективности 
сознания, только она есть бесконечное движение в себе, в котором растворена 
всякая опреде- 
   277 
   денность наличного бытия и которое в то же время воплощено в самом конечном 
наличном бытии. 
   Тот индивидуум, который для других есть явление идеи, предстает теперь как 
этот единственный, не как несколько, ибо в нескольких [индивидуумах] 
божественность становится абстракцией. Несколько — это дурной избыток 
рефлексии; избыток, потому что это противно понятию индивидуальной 
субъективности. «Однажды» в понятии означает «всегда», и субъект должен без 
выбора обращаться к одной субъективности. В вечной идее есть только один Сын, 
таким образом, абсолютная идея проявляется только в одном, исключающем других. 
Это завершение реальности до непосредственной единичности есть прекраснейшая 
точка христианской религии, и абсолютное просветление конечности становится в 
ней созерцанием. 
   Это предназначение, что бог становится человеком для того, чтобы конечный 
дух осознал бога в самом конечном, есть труднейший момент в религии. Согласно 
обычному представлению, которое мы находим особенно у древних, дух, душа 
низвергнута в этот мир как чужеродный ей: обитание в теле и замыкание в 
индивидуальности есть унижение духа. Здесь заключено определение неистинности 
одной только материальной стороны, непосредственного существования. Но с другой 
стороны, определение непосредственного существования вместе с тем является и 
существенным, является последним заострение*! духа в его субъективности. У 
человека духовные интересы, он духовно активен, он может ощущать препятствие 
этой своей деятельности в том, что чувствует себя в физической зависимости от 
необходимости заботиться о своем пропитании и т. д., он изменяет своим духовным 
интересам благодаря связанности природой. Однако момент непосредственного; 
существования содержится в самом духе. Это — определение духа развиться до 
этого момента. Природность — не просто внешняя необходимость, но дух как 
субъект в своем бесконечном отношении к самому себе имеет в себе определение 
непосредственности. Поскольку человеку должно открыться, какова природа духа, 
природа бога должна раскрыться ему в полном развитии идеи, в ней тоже должна