от времени они совершают это, ссылаясь на волю того или иного умершего. Все 
должны явиться на зов колдуна с ножами, колдуна же выносят завернутым в сеть, 
он украшен драгоценными камнями, перьями и т. п. Толпа встречает его пением, 
танцами, ликованием; все это сопровождается варварской, невероятной и 
оглушающей музыкой, назначение которой в том, чтобы заставить дух усопшего 
войти в сингхилли, он сам также просит духа об этом. Как только дух входит в 
него, сингхилли вскакивает и начинает вести себя, как бесноватый: он разрывает 
на себе одежду, закатывает глаза, кусает и царапает себя; при этом он излагает 
требования усопшего и отвечает на заданные ему вопросы. Устами колдуна усопший 
грозит бедствиями и нуждой, желает присутствующим всяческих неприятностей, 
поносит своих родственников за проявленную ими неблагодарность, за то, что они 
не дают ему человеческой крови. Кавацци говорит, что в поведении колдуна 
проявляется воздействие адских фурий, он страшно ревет, требует крови, которой 
его лишили, выхватывает нож, вонзает его кому-нибудь в грудь, отсекает головы, 
вспарывает животы и пьет вытекающую кровь; он разрывает тела убитых и делит 
мясо среди оставшихся в живых, которые пожирают его, не глядя, но думая о том, 
кому оно принадлежало, пусть даже их ближайшим родственникам. Конец известен 
этим людям заранее, и тем не менее они с величайшим ликованием отправляются па 
эти сборища. 
   По представлениям гага, мертвые испытывают голод и жажду. Если кто-нибудь из 
гага заболевает и особенно если у него галлюцинации, видения, он вызывает 
сингхилли и спрашивает его о причине1 этою. Тот, осведомившись о всех 
обстоятельствах, связанных с заболеванием, в результате сообщает, что больному 
является кто-либо из его умерших родственников и что с просьбой прогнать его он 
должен обратиться к другому сипгхиллн, ибо у каждого сингхилли своя сфера 
влияния. Второй синг- 
   451 
   хйлли ведет больного к могиле умершего, который является ему или служит 
причиной его заболевания; к умершему обращаются с заклинаниями, упреками, 
угрозами, пока тот не входит в сингхилли и не сообщает, что надо сделать для 
его умиротворения. Так поступают, если смерть родственника относится к давнему 
времени; если же могила недавняя, то она раскапывается, труп обезглавливают, 
голову рассекают, и вытекающая из нее жидкость частично поглощается больным с 
нищей, частично используется для пластырей, которые ему накладывают. 
   Хуже обстоит дело, если умерший не похоронен, а съеден другом, врагом или 
хищными зверями. Тогда сингхилли произносит заклинания и затем сообщает, что 
дух вошел в тело обезьяны, птицы и т. п. В результате животное или птицу ловят, 
убивают, и больной съедает его, тем самым дух потерял всякое право на то, чтобы 
быть чем-то. 
   Из этого явствует, что, поскольку речь идет о длительности пребывания, духу 
не приписывается абсолютная, свободная, самостоятельная сила. 
   Здесь смерть человека представляется как устранение эмпирического, внешнего 
наличного бытия, однако он сохраняет еще в этой сфере всю свою случайную 
природу; объективация относится еще только к внешнему образу, еще совершенно 
формальна, то, что имеет значение сущего, еще не есть сущностное и то, что 
остается, еще случайная природа. Сама длительность существования, которая дана 
мертвым, — поверхностное определение, не есть просветление; мертвый остается 
случайным наличным бытием, которое находится во власти, в руках живого 
самосознания, колдуна, причем настолько, что колдун может даже еще раз предать 
его смерти, т. е. заставить умереть дважды. 
   Представление о бессмертии связано с представлением о боге и вообще всегда 
связано со ступенью, па которой находится метафизическое понятие бога. Чем в 
большей степени власть духовности воспринимается в аспекте ее содержания как 
вечная, тем более достойно представление о боге, о духе индивидуума и о 
бессмертии духа. 
   Столь же слабыми, бессильными, как здесь, выступают люди и у греков, у 
Гомера. В сцене 14, где Одиссей вызывает у Стикса умерших, он режет черного 
барана, так как только кровь возвращает теням подземного мира 
   452 
   намять и речь; они жаждут крови, стремясь обрести жизнь. Одиссей подпускает 
некоторых из них, заграждая остальным путь мечом. Представление о духе человека 
столь же чувственно, как и представление о том, что есть мощь в себе и для себя.
 
   Из приведенного примера явствует также, как невелико для данной точки зрения 
значение человека как индивидуума; подобное презрение, пренебрежение к человеку 
со стороны других людей принимает у негров форму рабства — совершенно обычного 
для них явления. Пленных обращают в рабство или убивают. С представлением о 
бессмертии увеличивается значимость жизни; казалось бы, более вероятно обратное 
— жизнь должна была бы потерять свое значение. Это отчасти верно, но вместе с 
тем вера в бессмертие утверждает право индивидуума на жизнь, и это право 
полностью утверждается тогда, когда человек познается свободным в себе. Оба 
определения, субъективного конечного для-себя-бытия и абсолютной мощи, которая 
позже выступит в виде абсолютного духа, связаны друг с другом самым тесным 
образом. 
   Можно было бы предположить, что, поскольку человек имеет в рассматриваемой 
здесь точке зрения такую значимость в качестве абсолютной мощи, он должен быть 
высоко почитаем и обладать чувством своего достоинства. Между тем наблюдается 
обратное: человеческая личность не имеет здесь никакой ценности, ибо 
достоинство человек обретает не потому, что он есть непосредственная воля, а 
лишь постольку, поскольку он знает о некоем в-себе-и-для-себя-сущем,