Жертва непосредственно содержит в себе отказ от непосредственной конечности: 
принося жертву, человек стремится засвидетельствовать, что конечность не должна 
быть мне свойственна, что я отвергаю для себя эту конечность. Следовательно, на 
этой стадии религиозного самосознания жертва есть действительная жертва. 
Поскольку здесь еще нет душевной глубины, отрицание не может открыться во 
внутреннем процессе. Жертва не есть внутреннее преобразование, преобразование 
сердечных и природных склонностей; поскольку субъект есть для себя то, что он 
есть в непосредственном обладании собой, он, отказываясь в культе от своей 
конечности, отказывается от непосредственного обладания и природного наличного 
бытия. В этом смысле духовная религия не знает жертвы; то, что в ней именуется 
жертвой, может быть таковой лишь в переносном смысле. 
   Жертва может состоять в простом почитании, прославлении, в утверждении, что 
я не имею ничего присущего лично мне, но отказываюсь от него, мысля себя в 
отношении с абсолютным. Тот, кому все это передается, не станет от этого богаче,
 но субъект обретает тем самым сознание снятой разорванности, и его 
деятельность становится поэтому радостной. В этом заключается для людей Востока 
вообще смысл даров: ведь подданные и покоренные приносят царю дары не для того, 
чтобы обогатить его, — ему и так отдано все и принадлежит все. 
   Жертва может принять определение очистительной жертвы, необходимость которой 
возникает вследствие определенного осквернения. Здесь нет греха в собственном 
смысле слова; определенные очистительные жертвы присоединяются к конечным 
действиям вообще. Это и не эпитимья, fie наказание, цель этих жертв не есть 
духовное обращение (Bekehrung), и они вообще не воспринимаются как понесенный 
убыток или ущерб. Речь идет совсем не о том, что совершённое зло требует того, 
чтобы 
   390 
   виноватый в свою очередь испытал зло. Все эти определения могут возникнуть 
лишь па основе представления о правомочности субъекта — представления, которого 
здесь вообще еще нет. С нашей точки зрения, подобные жертвы рассматривались бы 
как потеря, поскольку они связаны с отказом от собственности. Однако подобные 
воззрения чужды рассматриваемой точке зрения: здесь жертва по существу лишь 
нечто символическое. Произошло осквернение, и его надо устранить таким же 
непосредственным способом. Субъект не может сделать содеянное несодеян-иым, не 
может и раскаяться в том, что он поступил таким образом. Поэтому неизбежно 
должен произойти своего рода обмен, отказ от чего-то другого вместо того 
существования, о котором, собственно говоря, шла речь. То, что принесено в 
жертву, может обладать значительно меньшей ценностью, чем то, что я сохраняю, 
что я приобрел. Так, урожай, собранный мной, животное, убитое мной, я сохраняю, 
но если следует показать, что владение это не имеет для меня серьезного 
значения, то это совершается символически. Здесь речь идет не о том, что то, 
что я делаю, не должно быть содеянным, ибо мои действия необходимы; жертва лишь 
снимает эту конечность вообще, это для-меня-бытие. 
   Всеобщий характер этих действий, связанных с богослужением, есть то, что мы 
называем церемониалом. Этот церемониал заключается в том, что повседневные, 
обыденные действия — так, как мы их воспринимаем,— суть одновременно действия 
необходимые и определены в качестве таковых предписаниями. Мы вправе относиться 
к ним, как нам заблагорассудится, или бессознательно следовать привычке. Мы не 
видим также нужды в очищении, ибо действия, подобные сбору урожая или убою 
скота, необходимы. Поскольку, далее, в этих жертвах и очищениях содержится 
отношение к религиозной стороне, то любому различию приписывается важное 
значение. Различные продукты также рассматриваются не только по отношению к 
вкусу или здоровью. Применительно к очищению и жертве имеет значение и различие 
комбинаций: то действие, посредством которого совершается очищение от другого 
действия, может не иметь прямого отношения к нему, и комбинация может поэтому 
быть лишь случайной и внешней. В этом состоит неприятная узость и педантичность 
этого культа. Если в этих церемониях и комбинациях есть или когда-либо был 
смысл, то смысл 
   391 
   dtot тривиален и поверхностен-, когда же эти действия прекращаются в 
привычку, то они теряют и тот незначительный смысл, который, быть может, был в 
них заключен. 
   Эта точка зрения предусматривает и определенное наказание, поскольку 
действия, противоположные определенному предписанию, должны быть сняты, так как 
произошло нарушение предписания. Наказание за подобного рода нарушение также 
является нарушением, поэтому необходимо принести какую-либо жертву в виде жизни,
 имущества и т. п. Однако это наказание носит характер сухого, формального 
наказания подобно наказаниям гражданских законов. Они не направлены 
непосредственно на исправление преступника, тогда как церковное наказание в 
пашем понимании есть такое наказание, существенная цель которого — исправление 
и обращение наказанного. Подобное нравственное или, скорее, религиозное 
значение наказания неизбежно должно отсутствовать на этой стадии. Здесь 
гражданские и государственные законы вообще тождественны религиозным законам. 
Государственный закон есть закон свободы, он предполагает личность и 
человеческое достоинство и относится по существу к воле; при этом здесь 
сохраняется сфера произвольного решения по поводу случайных безразличных вещей. 
Однако на рассматриваемой нами ступени подобное разделение еще отсутствует, и 
речь в общем идет о простой необходимости. 
   От конечного бытия и действования, которые описываемый здесь культ соотносит 
с сущим в себе и для себя, отличается также иным способом определенное 
действо-ванне, целенаправленное действование. Если совершение действий,