принуждением со стороны государственной власти либо внутри самого государства, 
либо и за его пределами. Подобные коллизии приводили к несчетному количеству 
войн. Сюда относятся, например, войны магометан, религиозные войны между 
католиками и протестантами, а также преследования еретиков, затем сражения 
между индусами, сторонниками Шивы и сторонниками Вишну. Во всех этих войнах 
сражаются за славу Господню, за то, чтобы бог был признан в сознании и была бы 
признана истина парода. Против подобного принуждения восстает свобода веры 
вообще; 
   382 
   однако эта свобода может занять и такую позицию, при которой она возвышается 
над любым содержанием, утверждающим себя в качестве истины. В таком формальном 
аспекте она в качестве свободы религии как таковой оставляет вне сферы своего 
внимания то, во что верят. Это — чисто формальное требование свободы, не 
основывающееся на истине веры, ограничивающееся субъективной свободой и 
совершенно равнодушное к содержанию. Здесь возникает различие между внутренней 
глубиной, сферой совести, где «я» есть у себя, и существенным содержанием. 
Внутренняя глубина человека есть святое, сфера моей свободы, к которой я требую 
уважения, — это существенное требование, возникающее в человеке, как только в 
нем пробуждается сознание свободы. Основа здесь уже не субстанциальное 
содержание веры, а ее форма. 
   Однако если рассматривать это с точки зрения абстрактного мышления, то 
свобода веры сразу же выступает как противоречие в самой себе, ибо, веруя, 
принимают нечто данное, имеющееся налицо; между тем свобода требует, чтобы это 
было положено, создано мной. В требовании свободы вера в самом деле постигается 
как моя собственная и глубоко внутренняя уверенность. В этой моей уверенности, 
в которой моя убежденность, моя вера находят свой источник и свою сферу, я 
свободен для себя по отношению к другим, какой бы ни была сама вера или те 
определенные основания, рефлексии и чувства, на которых она воздвигнута, — 
здесь они значения не имеют. Правда, вера в себе самой еще несвободна, 
поскольку речь идет о содержании, и только мышление стремится к свободе также и 
по отношению к содержанию. 
   Именно здесь, где свобода распространяется и на содержание, происходит 
разрыв между мышлением и содержанием, тот разрыв, который мы обнаруживаем уже в 
Греции во времена Сократа. Мышление есть новое отношение к вере. Дело в том, 
что здесь форма вступает и отношение с субстанциальностью истины. В 
христианской религии этот принцип существовал с самого начала: она, с одной 
стороны, начинается, правда, с некой внешние истории, в которую верят, однако 
вместе с тем значение этой истории заключается в том, что она есть объяснение 
природы бога. В соответствии с различением, которое здесь сразу же выступает, 
Христос — не только 
   383 
   человек с данной судьбой, но и сын божий. Объяснение истории жизни Христа, 
следовательно, нечто более глубокое, оно дано в мысли и создало догматику, 
учение церкви. Тем самым выдвигается требование внутреннего, мышления. Разрыв 
между мышлением и верой этим не завершается. 
   Мышление знает себя свободным не только по форме, но и с точки зрения 
содержания. Однако свобода в мышлении не есть свобода без авторитета. Мышление 
обладает определенными принципами, которые, правда, суть его собственные 
принципы, и к ним оно сводит все; однако сами эти принципы подвержены развитию. 
Каждое время имеет свои принципы, и в них заключен для него авторитет. Сфера, 
где совершается последний анализ, где нет более предпосланных принципов, есть 
продвижение к философии. 
   Религиозное опосредствование веры так, как оно проявляется в культе, есть 
деятельность, которая создает заранее определенное единство и наслаждение им; 
тем самым то, что есть в вере в себе, может быть совершено, прочувствовано и 
потреблено. В этом аспекте воли культ имеет практическое значение, и эта 
деятельность по своей форме прежде всего ограничена и единична. Часто говорят: 
человек бесконечен в своей воле; в своем понимании, познании он — конечен. Это 
ребяческое утверждение; значительно более правильно обратное. В воле человек 
противостоит другому, он единичен в качестве индивидуума, у него есть цель, 
намерение, противопоставляемое им другому, он разъединен с другими; здесь, 
следовательно, и выступает конечность. В своих действиях человек ставит перед 
собой известную цель, и его действия заключаются в том, что содержание, которое 
есть цель, теряет форму представления, или что цель — вначале субъективная — 
сбрасывает с себя эту субъективность и обретает объективное наличное бытие. 
   Поскольку культ есть и действие, он имеет в себе цель, и эта цель — вера — 
есть в себе конкретная реальность божественного и сознания. Культ не должен в 
своем свершении отрывать что-либо от объективного, изменять его, утверждая в 
этом себя; его цель есть в себе и для себя абсолютная реальность, причем эта 
цель не должна быть создана, она должна иметь действительность только во мне. 
Поэтому она направлена против меня, против моей особенной субъективности; эта 
субъективность 
   384 
   иг более чем шелуха, которую надо удалить. Я должен пить в духе, а предмет в 
качестве духа во мне. 
   • ho действование имеет две стороны — милость бога и жертву человека. Перед 
действованием как милостью йога представление испытывает замешательство в связи 
со свободой человека. Между тем свобода человека и заключается в знании и 
волении бога, она.есть только благодаря снятию человеческого знания и воления. 
Так, в акте милости бога человек не подобен камню, эта милость не оказывает