чувство, однако такая вера выражает вместе с тем и абсолютную объективность, 
которую имеет для меня содержание. Церковь и деятели Реформации хорошо знали, 
чего они ждали от веры. Они никогда не утверждали, что блаженство достигается 
чувством, ощуще- 
   * 1 Я ** 
   нием, ouaoTjOtc , а говорили, что оно достигается верой, тем, что в 
абсолютном предмете я обретаю свободу, которая существенно содержит в себе 
отказ от моих произвольных намерений и частных убеждений. 
   Поскольку в отличие от чувства, где содержание есть определенность субъекта 
и поэтому случайно, для представления содержание возводится в предметность, оно 
уже ближе к тому, чтобы содержание, с одной стороны, имело свое оправдание в 
себе самом, с другой — развивалась бы необходимость существенной связи между 
этим содержанием и самосознанием. 
   Однако что касается прежде всего содержания для себя, то оно существует в 
представлении как нечто данное, о котором известно лишь то, что оно таково. 
Перед лицом этой абстрактной непосредственной объективности и связь содержания 
с самосознанием выступает сначала как связь чисто субъективная по своей природе.
 Содержание, как говорят в этом случае, привлекает меня само по себе, а 
свидетельство духа заставляет меня признать его истиной, моим существенным 
определением. Так, например, бесконечная по своей значимости идея вочеловечения 
бога — это средоточие спекулятивной мысли — обладает такой силой, что она 
неминуемо проникает в душу, не затронутую рефлексией. Однако в таком виде связь 
между мной и содержанием еще не получила истинного развития и выступает как 
нечто инстинктивное. «Я», которое, таким образом, обращается к содержанию, не 
обязательно должно быть столь простым и непосредственным, оно может быть уже 
подвергнуто многократной обработке в самом себе. Так, вполне вероятно, что меня 
уже не раз смущала начинающаяся рефлексия, которая выходит за пределы 
устойчивого сохранения данного, а такого рода смущение тем более опасно и 
сомнительно, что оно ведет к расшатыванию нравственных устоев личности, жизни, 
деятельности и государства. Опыт, 
   521 
   который учит меня тому, что посредством рефлексии я не способен сам помочь 
себе и что я вообще не могу опереться па самого себя, а также то обстоятельство,
 что я продолжаю неудержимо стремиться к чему-то устойчивому,— все это 
заставляет меня отбросить рефлексию и ведет меня назад к вере в содержание в 
том виде, как оно дано. Однако это возвращение к содержанию не опосредствовано 
формой внутренней необходимости и есть лишь следствие отчаяния, вызванного тем, 
что я теряюсь и не нахожу иного выхода из создавшегося положения. Темой 
рефлексии может быть и то, как поразительно распространение религии, в которой 
миллионы людей обрели утешение, умиротворение и достоинство; при этом 
напоминается, как опасно обособление от подобного авторитета, и всячески 
умаляется значение собственного мнения. Однако и это утверждение несостоятельно,
 оно ведет к подчинению своих убеждений авторитету всеобщего и удовлетворению 
этим. В основе этого успокоения лежит предположение, что взгляды, разделяемые 
миллионами людей, не могут не быть правильными; но этим не устраняется 
возможность того, что, рассмотрев предмет еще раз, мы увидим его иным. 
   Всем этим точкам зрения можно придать форму доказательства в пользу истины 
религии, и их апологеты действительно придали им подобную форму. Однако тем 
самым в религиозную сферу лишь привносится форма рассудочного мышления (des 
Rasormement) и рефлексии, форма, которая не занимается содержанием истины в 
себе и для себя, а выявляет вероятность, правдоподобие и т. д. и, вместо того 
чтобы рассматривать истину в ее в-себе-и-для-себя-бытии, постигает ее лишь в 
связи с другими обстоятельствами, событиями и состояниями. Но даже тогда, когда 
апологетика переходит от рассудочного рассмотрения к мышлению и умозаключениям 
и пытается приводить основания, которые уже не есть просто ссылка на авторитет, 
то ее основой все-таки остается авторитет, авторитет божественный; согласно 
этому обоснованию, бог открыл людям то, что они должны себе представлять. Без 
такого авторитета апологетика не способна существовать ни минуты, и для ее 
точки зрения существенно это постоянное взаимопересечение мышления, 
умозаключений и веры в авторитет. Однако поскольку рассудочное мышление в этом 
пункте неизбежно уходит в бесконечность, то высший, божественный авторитет 
неминуемо 
   322 
   окажется таким, который в свою очередь нуждается в обосновании и покоится на 
авторитете. Ибо мы не присутствовали при откровении и не видели, как бог его 
давал. Мы знаем это лишь по рассказам других людей, из их заверений, и именно 
свидетельства этих других людей, переживших упомянутые исторические события или 
узнавшие о них от очевидцев, должны с точки зрения названной апологетики 
уверить нас в действительности содержания, отдаленного от нас во времени и в 
пространстве. Однако и такое опосредствование нельзя считать абсолютно 
достоверным, ибо здесь все дело заключается в том, какими свойствами обладает 
медиум, находящийся между нами и содержанием, т. е. восприятие других. 
Способность восприятия требует наличия прозаического рассудка и его воспитания, 
т. е. условий, отсутствовавших в древности, ибо люди того времени не обладали 
способностью постигать историю в ее конечности и выявлять ее внутреннее 
значение, для них еще не существовала противоположность между поэтической и 
прозаической сферой во всей ее остроте. Если же мы помещаем божественное в 
историю, то мы попадаем в область постоянных колебаний и изменений, 
свойственных истории как таковой. Против чудес, о которых рассказывают апостолы,
 восстает прозаический рассудок и неверие, а с объективной точки зрения —