этом смысле; оно должно быть и особенным, всеобщее должно быть в нем самом, и 
эта его деятельность, производящая себя как особенное, не есть нечто 
абстрактное, непосредственное. Напротив, абстрактно-непосредственное, это 
скудное отношение к себе, высказано в утверждении бытия. Поэтому если я говорю: 
этот предмет есть, то тем самым выражена наивысшая точка сухой абстракции; это 
— самое пустое и скудное определение. 
   298 
   Знание есть мышление, а оно есть всеобщее и содержит определение 
абстрактно-всеобщего, непосредственность бытия, в этом смысл непосредственного 
знания. Тем самым мы оказались в области абстрактной логики. Так всегда бывает, 
когда люди уверены в том, что они находятся в области конкретного, в области 
непосредственного сознания, ибо эта область наиболее бедна мыслями, а те мысли, 
которые в ней содержатся, незначительны и пусты. Полагать, что непосредственное 
знание находится вне сферы мышления, — лишь проявление глубочайшего невежества; 
люди носятся с подобными различиями, а при ближайшем рассмотрении они внезапно 
исчезают. Даже в соответствии с этим самым бедным определением 
непосредственного знания религия принадлежит сфере мысли. 
   Далее мы зададимся следующим вопросом: чем отличается то, что я знаю 
непосредственно, от другого, что я знаю? Я еще ничего не знаю, кроме того, что 
всеобщее есть. О том, какое другое содержание есть в боге, мы будем говорить в 
дальнейшем. Точка зрения непосредственного сознания не дает ничего сверх 
упомянутого бытия. Точка зрения Просвещения, что бог не может быть познан, 
совпадает с точкой зрения непосредственного знания бога12. Однако бог есть 
предмет моего сознания, я отличаю его от себя, он есть другое по отношению ко 
мне, а я — другое по отношению к нему. Если мы сравним с этим наше знание о 
других предметах, то и о них мы можем сказать следующее: они суть и суть иное, 
чем мы, суть для себя; далее, они суть всеобщее и вместе с тем не суть; они 
суть всеобщее и вместе с тем особенное, имеют определенное содержание. Мы можем 
сказать: стена есть, есть вещь, вещь есть всеобщее, и столько же я знаю о боге. 
Вообще мы знаем о вещах значительно больше; но если мы отвлечемся от всех их 
определенностей, если мы скажем о них лишь то, что мы только что сказали о 
стене,— что она есть,— то мы о них будем знать столько же, сколько знаем и о 
боге. Бога абстрактно определяли как ens. Однако это ens — самое пустое; по 
сравнению с ним другие entia оказываются значительно более наполненными. 
   Мы утверждали, что бог есть в непосредственном знании. Мы — также в нем, ибо 
«я» также располагает этой непосредственностью бытия. Все другие, конкретные, 
эмпирические вещи также суть, они тождественны с 
   299 
   собой. Таково их бытие, взятое абстрактно, как бытие. Это бытие есть 
общность со мной, однако предмет моего знания устроен таким образом, что я могу 
лишить его бытия. Я представляю его себе, верю в него; но то, во что я верю, 
есть бытие лишь в моем сознании. Тем самым всеобщность и это определение 
непосредственности разъединяются, и это неизбежно. 
   Такая рефлексия необходима, ибо нас два, и мы должны быть различены, иначе 
мы составляли бы одно; другими словами, одно должно получить такое определение, 
которое неприменимо к другому. Подобное определение есть бытие. Я есть, 
следовательно, предмета нет; бытие я беру для себя, перевожу его на свою 
сторону, в своем существовании я не сомневаюсь, поэтому другое его лишено. 
Поскольку бытие есть лишь бытие предмета и предмет есть лишь это бытие в 
сознании, он лишен бытия в себе и для себя и обретает его лишь в сознании; его 
можно знать лишь как бытие в сознании, а не как в-себе-и-для-себя-сущее. 
Существую только я, предмет не существует. Я могу сомневаться во всем, но не в 
своем бытии, ибо «я» есть это сомневающееся, само это сомнение. И если сомнение 
становится предметом сомнения, если сомневающийся сомневается в самом сомнении, 
то сомнение исчезает. «Я» есть непосредственное отношение с самим собой; в «я» 
заключено бытие. Непосредственность, таким образом, фиксирована по отношению к 
всеобщности и относится к моей стороне. В «я» бытие есть во мне самом. Я могу 
абстрагироваться от всего, от мышления я абстрагироваться не могу, ибо самый 
процесс абстрагирования уже есть мышление; оно -деятельность всеобщего, простое 
отношение с собой. В самом абстрагировании заключено бытие; я могу, правда, 
уничтожить себя, однако в этом моя свобода абстрагироваться от своего наличного 
бытия. «Я» есть; в «я» уже содержится «есть». 
   Следовательно, показывая предмет, бога в качестве бытия, мы уже берем бытие 
себе; «я» потребовало бытие, предмет его утерял; и, для того чтобы тем не менее 
говорить о нем как о сущем, следует привести достаточно убедительное основание. 
Необходимо показать, что бог есть в моем бытии, и это требование должно быть 
сформулировано следующим образом: поскольку мы находимся теперь в сфере опыта и 
наблюдения, следует показать то 
   300 
   состояние, при котором бог как нечто, доступное наблюдению, есть во мне, и 
мы — не двое; состояние, где различие отпадает, где бог есть в этом бытии, 
которое принад-.к'Жит мне, поскольку я есть; следует показать то место, где 
всеобщее есть во мне как в сущем и неотделимо от меня. Это место есть чувство. 
   Ь) Принято говорить о религиозном чувстве и утверждать, что в чувстве дана 
нам вера в бога, что в этих глубинах нашего духа коренится абсолютная 
уверенность и том, что бог есть. Об уверенности уже было сказано выше. Эта 
уверенность заключается в том, что в рефлексии два бытия полагаются в качестве 
одного бытия. Бытие есть абстрактное отношение с собой; здесь же два сущих, но 
они составляют лишь одно бытие, и это нераздельное бытие есть мое бытие — 
такова эта уверенность. Названная уверенность, наполненная содержанием, есть -в