II. Собственно культ есть здесь отношение самосознания к сущности, к тому, 
что есть в себе и для себя, сознание единого в этой сущности, сознание своего 
единства с ним. Следующее — отношение сознания к самим многочисленным предметам,
 они суть здесь многочисленные боги. 
   Брахман не имеет богослужения, храмов и алтарей; единство Брахмана не 
полагается как связь с реально-стъю, с действующим самосознанием. Из сказанного,
 т. е. из того, что сознание единого изолируется, следует: здесь в этом 
отношении к божественному ничто не определено разумом, ибо это означало бы, что 
особенные действия, символы и т. п. детерминированы единством; здесь же область 
особенного не определена этим единством и поэтому носит характер неразумности, 
несвободы. Существует лишь отношение к особенным божествам, которые являют 
собой выпущенные на волю силы природы; правда, самые абстрактные моменты 
определены в себе понятием, но они не возвращены в единство таким образом, 
чтобы Тримурти стала духом; поэтому их значение не что иное, как форма 
особенной материи. Главное определение есть жизненная сила, созидающее и 
погибающее, обретение большей жизненности и изменение; к этому присоединяются в 
качестве предметов поклонения силы природы, животные и т. п. Культ здесь — 
отношение к этим особенным, односторонним, обособленным, следовательно, 
отношение к несущественным вещам в природной форме. Религиозные действия, т. е. 
существенные действия, в которых представляется, совершается всеобщая форма 
жизни, здесь сознаются, осуществляются упомянутым способом; здесь и релппнпиыо 
действия суть содержание, лишенное сущепт-шки ш, разума. 
   511 
   Поскольку все эти предметы поклонения отчасти объективно выражают вообще 
созерцание бога, отчасти же субъективно то, что существенно необходимо делать, 
так как главное становится несущественным, то культ обретает бесконечные 
размеры, в него входит все; дело совсем не в содержании, в культе нет 
внутренней границы, религиозные действия неразумны в себе и определены только 
внешним образом. Существенное должно быть устойчиво, свободно в своей форме от 
субъективного мнения, произвола. Здесь же содержание — эта чувственная 
случайность, а действия — только действия чувственного характера, привычки, 
которые не могут быть поняты, поскольку в них не участвует рассудок; напротив, 
в них содержится разнузданность, положенная всесторонне. Поскольку из этого 
необходимо выйти и поскольку в религиозных действиях должно заключаться также 
умиротворение, то это достигается чувственным одурманиванием. Одна крайность — 
бегство в абстракцию, среднее — рабство бессмысленного бытия и бессмысленных 
действий, другая крайность — произвольная разнузданность, самый печальный вид 
религии. Поскольку в этом культе положено бегство, то совершаемые действия 
носят чисто внешний характер; это — простое выполнение обряда, к которому 
присоединяется самое дикое одурманивание, ужасающие оргии. Таковы неизбежные 
свойства подобного культа, основанные на том, что сознание единого оторвано от 
остального конкретного, связь с ним тем самым нарушается, и все распадается. В 
воображение положены дикость и свобода, здесь фантазии предоставляется широкое 
поле действия. Мы обнаруживаем у индусов прекраснейшую поэзию, однако всегда на 
самой безумной основе; нас притягивает прелесть этой поэзии и отталкивает ее 
запутанность и нелепость. 
   В условиях, свойственных подобной точке зрения, мягкость и прелесть самых 
нежных чувств и способность человека к бесконечной жертвенности неизбежно 
обретают наивысшую красоту, ибо на столь неразумной основе только это чувство 
может достигнуть в своем развитии исключительной красоты. Однако, поскольку 
чувство жертвенности лишено правовой основы, оно именно поэтому часто сменяется 
самой страшной жестокостью, и момент для-себя-бытия личности переходит в 
   512 
   дикость, пренебрежение всеми прочными узами и в уничтожение самой любви. 
   Все содержание духа и природы вообще распадается в дикости. Единство, 
возвышающееся над всем, есть, правда, мощь, из которой все выходит, в которую 
все возвращается; однако она не становится конкретной, не превращается в узы, 
связывающие многообразные силы природы, не становится и конкретной в духе — 
узами многообразной духовной деятельности, ощущений. 
   В первом случае, когда единство становится узами природных вещей, мы 
называем его необходимостью; она образует узы сил, явлений природы. Мы 
рассматриваем явления природы, вещи существенно связанными в своей 
самостоятельности друг с другом; законы, рассудок существуют в природе, и в 
соответствии с ними явления связаны друг с другом. 
   Однако единство в индуистской религии остается одиноким и пустым для себя, 
поэтому и наполнение там составляет дикий, разнузданный беспорядок. Так же и в 
духовной сфере всеобщее, мышление не становится конкретным, себя в себе 
определяющим. Определение мышления в себе и снятие определенного в этой 
всеобщности, т. е. чистое мышление в его конкретности, есть разум. 
   Долг, право существуют только в мышлении: эти определения, положенные в 
форме всеобщности, разумны в аспекте осознанной истины, единства и в такой же 
степени в аспекте воли. Указанное единое, одинокое единство не становится и 
подобным конкретным единством, разумом, разумностью. 
   Поэтому-то здесь и нет ни права, ни долга, ибо свобода воли, духа состоит 
именно в определенности быть у себя; здесь же это у-себя-бытие, это единство 
абстрактно, лишено определений. В этом отчасти причина фантастического 
политеизма индусов. 
   Уже указывалось па то, что здесь отсутствует категория бытия. Для того, что 
мы называем в вещах самостоятельностью, или когда мы говорим: они суть, 
существуют, у индусов нет категории; напротив, в качестве самостоятельного