целом тем ужаснее, что они остаются в определении внеполож-ности, и моменты 
теоретически рассматриваются как самостоятельные и предметные в своей 
особенности. 
   Остается еще вопрос: каковы же формы, образы этой самостоятельности? Мы 
также находимся в подобном мире, сознание находится в таком же внеположно-сущем 
мире, в чувственном мире, и оно, следовательно, имеет дело с миром пестрого 
многообразия. В целом многообразие есть «эти», это — основное определение; 
«эти» мы называем вещами, и это — более точное определение объективного, 
которое мы ему даем, посредством которого мы отличаем его от духа. И внутренне 
мы также подвластны многим силам, совершаем различия, имеем ощущения, их 
рассудок также изолирует:-эта склонность, та страсть, эта сила памяти, та сила 
суждения и т. п. В мышлении мы также имеем подобные определения, каждое из 
которых есть для себя,— позитивно, негативно, быть, не быть,— в этом 
самостоятельность для нашего чувственно воспринимающего сознания, для нашего 
рассудка. Таким образом, наш взгляд на мир, наше созерцание отличаются 
прозаичностью, так как самостоятельность имеет форму вещности, сил, душевных 
сил и т. п., тем самым имеет абстрактную форму. Мысль здесь — не разум, а 
рассудок и наличествует в этой форме. Однако такого рода рассмотрение мира есть 
рефлексия рассудка и нечто значительно более позднее, чего здесь еще быть не 
может. Лишь после того как эта проза, мышление проникло во все отношения, и 
человек повсюду выступает как абстрактно мыслящий, он начинает говорить о 
внешних вещах. Здесь же мышление еще только эта субстанция, только это 
у-себя-бытие, оно еще не имеет применения и еще не проникло полностью в 
человека. Особенные силы, иногда в виде предметов — Солнца, гор, рок,-- или Гю.
чог абстрактные, подобно возникновению, исчезновению, изменению, 
формообразованию И Т. П., ОЩО НО ВОСПРИНЯТЫ ЛУЧОМ, ПС ИО-ЛОЖеНЫ истинно как 
идеальные, по и но оГми-оп.чош.т еще рассудочно от духа, и чистое бытие сип- 
концентрировано в этом в-себе-бытии еще не обретшей духовность субстанции. 
   Мы говорим пе только: вещи суть, тю сразу же добавляем: они находятся в 
многостороннем отношении друг 
   481 
   к другу, в каузальной связи, они зависят друг от друга; этот второй момент 
рассудочности на этой стадии также не может присутствовать. Только рассудок как 
чистое тождество с самим собой постигает вещи в этих категориях. Если есть одно,
 то есть и другое, утверждает он и безвозвратно уводит эту цепь взаимосвязи в 
дурную бесконечность. Следовательно, форма, о которой здесь идет речь, не имеет 
подобной самостоятельности. Форма самостоятельности, здесь наличествующая, не 
что иное, как форма того, что само есть форма конкретного самосознания, и 
поэтому этот первый способ самостоятельности есть человеческий или животный 
способ. На этой точке зрения существует наполнение, конкретное выступает как 
сущее, созерцаемое, уже не как мощь, в ней оно положено только как негативное, 
подчиненное мощи. В мощи объективно лишь практическое, не теоретическое; здесь 
же, напротив, теоретическое отпущено на свободу. Дух, будучи теоретическим, 
двусторонен, он, будучи в себе, относится к самому себе и относится к вещам, 
которые суть для него всеобщая самостоятельность; таким образом, сами вещи 
раскалываются для него надвое, на свой непосредственный, внешний, пестрый образ 
и на свою для себя сущую свободную сущность. Поскольку это еще не вещь и вообще 
еще не категории рассудка, не мысленная абстрактная самостоятельность, она есть 
данная в представлении, свободная самостоятельность, а это — представление 
человека или во всяком случае живого и, следовательно, может быть названо 
объективностью фантазии вообще. Для того чтобы представить себе Солнце, небо, 
дерево как сущее, самостоятельное, нам нужно чувственное созерцание предмета, 
или его образ (Bild), к которому не должно присоединяться что-либо кажущееся 
гетерогенным, для того чтобы представить его себе самостоятельным. Эта 
видимость, однако, иллюзия; образ, если он представлен самостоятельным, сущим, 
если мы считаем его таковым, имеет для нас определение бытия, силы, причинности,
 действенности, души. Он имеет свою самостоятельность в этих категориях. Однако 
поскольку здесь самостоятельность еще не достигла прозаичности рассудка, для 
которого категория силы, причины есть определение объективности вообще, то 
постижение и выражение этой самостоятельности есть та поэзия, которая 
превращает представление о человеческой природе и образе (die Gestalt), 
   482 
   или о природе животного, или, наконец, представление о человеческой природе 
в ее связи с представлением о животной природе — в носителя и сущность внешнего 
мира. Такая поэзия есть действительно разумный аспект фантазии, ибо следует 
помнить о том, что если сознание, как было уже сказано, еще не достигло в своем 
развитии категорий, то самостоятельное следует брать из наличного мира, именно 
в его противоположности к несамостоятельному, представляемому как внешнее, и 
здесь только животное и человеческое существо есть образ, форма и природа 
свободного среди вещей. Солнце, море, дерево и т. п. в самом деле 
несамостоятельны но сравнению с живым, свободным, и именно эти формы 
самостоятельного являются в этой стихии самостоятельности носителями категории 
какого бы то ни было содержания. Материи, таким образом, придается субъективная 
душа, которая, однако, есть не категория, а конкретная духовность и жизненность.
 
   Далее, поскольку предметы вообще и всеобщие мыслительные определения 
обладают подобной свободной самостоятельностью, распадается рассудочная связь 
мира; эту связь образуют категории отношений необходимого, или зависимость 
вещей друг от друга по их качеству, по их существенной определенности образует 
эту связь. Однако всех этих 'категорий еще нет, и природа, не имея опоры,