хорошую отговорку.
      Просвещение рассудка делает человека умнее, но не делает его лучше. Хотя 
добродетель и выводят из мудрости, хотя и подсчитывают, что без добродетели 
человек не сможет стать счастливым, все же такой расчет слишком изворотлив и 
слишком холоден, чтобы быть действенным в момент совершения поступка, чтобы 
вообще иметь влияние на жизнь.
      Тот, кто прибегает к помощи наилучшей морали, знакомится с точнейшими 
определениями как всеобщих принципов, так и отдельных обязанностей и 
добродетелей; но если бы во время совершения действительного поступка думать 
обо всей этой груде правил и исключений, то получился бы такой запутанный образ 
действия, который всегда был бы опасливым, вечно в споре с самим собою. Кто 
когдалибо писавший о морали станет надеяться, что когданибудь будет человек, 
который или выучит наизусть его книгу, или будет справляться в его «Морали» 
относительно всего, что он делает, относительно всякого желания, которое придет 
ему в голову, является ли оно нравственным, дозволенным? И все же это, 
собственно, есть требование, которое предъявляет человеку мораль. Никакая 
печатная мораль, никакое просвещение рассудка – негативное действие «Теофрона» 
Кампе – но могут полностью помешать тому, чтобы возникали дурные наклонности, 
чтобы они достигали значительного развития; человек должен сам поступать, сам 
действовать, сам принимать решение, а не другие действовать за него – (в 
противном случае он) не что иное, как простая машина…
      Если об этом говорят как о просвещении народа, то это предполагает, что в 
народе царят заблуждения – народные предрассудки, которые относятся к религии и 
которые чаще всего в большей или меньшей степени опираются на чувственность, на 
слепое ожидание, что воспоследует действие, совсем не связанное с причиной, 
которая должна произвести действие, – у народа, у которого много предрассудков, 
понятие причины, повидимому, часто еще основывается на понятии простого 
следования одного за другим, причем нередко, говоря о причине, опускают и не 
понимают средние звенья следующих друг за другом действий. Чувственность и 
фантазия суть источники предрассудков; в этом отношении даже верные, могущие 
устоять перед исследованием рассудка положения являются у простого народа также 
предрассудками, когда в них только верят, не зная их оснований.
      Предрассудки, таким образом, могут быть двоякого рода:
      а) действительные заблуждения,
      b) действительные истины, которые, однако, не должны усматриваться как 
истины, познаваемые в качестве таковых разумом, но которые принимаются на веру, 
причем за субъективным но признается, таким образом, никакой значительной 
заслуги. Избавить народ от его предрассудков, просветить его – значит, таким 
образом (поскольку предрассудки практического толка, то есть такие, которые 
влияют на определение воли, имеют совсем другие источники и другие следствия, 
то о них здесь не идет речь), развить его рассудок в отношении некоторых вещей 
так, чтобы он, с одной стороны, действительно освободился от убеждения и силы 
заблуждения, а (с другой) – в какойто мере был основательно убежден 
действительными истинами. Но прежде всего: какой же смертный отважится вообще 
решать, что такое истина? Условимся здесь только, как следует поступать, – если 
нужно говорить больше in concreto о человеческом знании и нечто принимать также 
и в политическом отношении, дабы имело место человеческое общество, – чтобы 
были общезначимые принципы, такие, которые не только являются ясными для 
здравого человеческого смысла, но и лежат в основе всякой религии, если она 
заслуживает такого имени, как бы ни были эти принципы искажены.
      a) Таким образом, несомненно, что только немногие принципы являются 
таковыми и что (именно в силу того, что они отчасти столь общи и абстрактны, а 
отчасти – когда они должны быть представлены в чистом виде, как того требует 
разум, – «противоречат» опыту и чувственной видимости, поскольку но являются 
для них правилом, а могут подойти только к противоположному порядку вещей) они 
редко годны для признания со стороны народа; и если даже память удержала их, то 
это еще не значит, что они составляют какуюлибо часть духовной и волевой 
системы человека,
      B) поскольку невозможно, чтобы религия, которая должна быть общей для 
народа, состояла из общих истин, до которых каждый раз поднимались только более 
исключительные люди, постигая их с любовью в сердце, и, таким образом, в ней 
отчасти всегда должны быть примеси, которые надо принимать на веру; или 
поскольку невозможно, чтобы стали более грубыми чистые принципы, – раз их 
необходимо облекать в более чувственную оболочку, чтобы они понимались и были 
приемлемы для чувственности, – а отчасти должны также вводиться такие обряды, в 
необходимости или пользе которых с детства убеждали доверчивую веру и привычку; 
выясняется, что невозможно, чтобы народная религия (что уже заключается в самом 
понятии религии), если ее учения должны быть действенными в жизни, могла быть 
построена на чистом разуме. Позитивная религия необходимо покоится на вере в 
традицию, передавшую ее нам; и, таким образом, в необходимости ее религиозных 
обрядов мы убеждаемся также только на этом основании – в силу обязательности их,
 в силу веры, что бог требует их от нас как обязанности, угодной ему. Но, 
рассматривая их сами по себе только с помощью разума, можно утверждать о них 
лишь то, что они служат созиданию, пробуждению благочестивых чувств, и можно 
исследовать, насколько целесообразны они в этом отношении. Но коль скоро я 
убеждаюсь, что бог сам по себе не почитается в этих обрядах, в нашем служении 
ему, что самым угодным для него служением были бы праведные поступки, то – если 
я даже сознаю, что эти обряды служат для назидания, – они, и именно в силу 
всего этого, в значительной степени уже утратили для меня долю своего 
возможного впечатления.