есть  в  себе,  и  есть  их  природа.  Этот  результат,  понимаемый  с   его
положительной стороны, есть не что иное, как их внутренняя  отрицательность,
их движущая сама себя душа,  вообще  принцип  всякой  природной  и  духовной
жизненности. Но так как Кант не идет дальше абстрактно-отрицательной стороны
диалектического, то выводом  оказывается  лишь  известное  утверждение,  что
разум неспособен познать бесконечное - странный вывод: сказать, что так  как
бесконечное есть разумное, то разум не способен познать разумное.
   В этом диалектическом, как  мы  его  берем  здесь,  и,  следовательно,  в
постижении противоположностей в их единстве, или, иначе говоря, в постижении
положительного в отрицательном, состоит спекулятивное. Это важнейшая, но для
еще неискушенной, несвободной способности мышления труднейшая сторона.  Если
эта способность мышления еще  не  избавила  себя  от  чувственно  конкретных
представлений  и  от  резонерства,  то  она  должна  сначала  упражняться  в
абстрактном мышлении, удерживать понятия в  их  определенности  и  научиться
познавать, исходя из них. Изложение логики, имеющее в виду эту цель,  должно
было бы придерживаться в своем методе упомянутых  выше  подразделений,  а  в
отношении ближайшего содержания - определений, даваемых отдельным  понятиям,
не вдаваясь [пока] в диалектическое. Внешне оно стало бы похожим на  обычное
изложение этой науки, впрочем, по содержанию и отличалось бы от него  и  все
еще служило бы к тому, чтобы упражнять абстрактное, хотя и не  спекулятивное
мышление; а ведь [обычная  ]  логика,  которая  стала  популярной  благодаря
психологическим и антропологическим добавлениям, не достигает  даже  и  этой
цели. То изложение логики доставляло бы уму образ методически упорядоченного
целого, хотя сама душа этого построения - метод,  -  имеющая  свою  жизнь  в
диалектическом, в нем не обнаруживалась бы.
   Что касается образования и отношения индивида к логике, то я в заключение
еще отмечу, что эта наука, подобно грамматике, выступает в  двух  видах  или
имеет двоякого рода ценность. Она нечто одно для тех, кто только  приступает
к ней и вообще к наукам, и нечто другое для тех, кто возвращается к  ней  от
них. Тот, кто только начинает знакомиться с грамматикой, находит в ее формах
и  законах  сухие  абстракции,  случайные   правила   и   вообще   множество
обособленных  друг  от  друга  определений,  показывающих  лишь  ценность  и
значение  того,  что  заключается  в  их  непосредственном  смысле;  сначала
познание  не  познает  в  них  ничего  кроме  них.  Напротив,  кто   владеет
каким-нибудь языком и в то  же  время  знает  и  другие  языки,  которые  он
сопоставляет с ним, только тот и может почувствовать  дух  и  образованность
народа в грамматике его языка; эти же правила и формы имеют теперь для  него
наполненную содержанием, живую ценность. Он  в  состоянии  через  грамматику
познать выражение духа вообще  -  логику.  Точно  так  же  тот,  кто  только
приступает  к  науке,  находит  сначала  в  логике   изолированную   систему
абстракций, ограничивающуюся самой собой, не захватывающую других  знаний  и
наук. В сопоставлении с богатством представления о мире  (Weltvorstel-lung),
с реально выступающим содержанием других наук  и  в  сравнении  с  обещанием
абсолютной науки раскрыть сущность этого богатства, внутреннюю природу  духа
и мира, истину, эта наука в ее  абстрактном  виде,  в  бесцветной,  холодной
простоте ее чистых определений кажется скорее исполняющей  все  что  угодно,
только не это  обещание,  и  противостоящей  этому  богатству  как  лишенная
содержания. При первом знакомстве с логикой ее значение ограничивают  только
ею  самой;  ее   содержание   признается   только   изолированным   занятием
определениями  мысли,  наряду  с  которым  другие  научные   занятия   имеют
собственный самостоятельный материал и  содержание,  на  которые  логическое
оказывает разве что формальное влияние,  и  притом  такое  влияние,  которое
скорее осуществляется само собой и в отношении которого  можно,  конечно,  в
крайнем случае обойтись без  научной  формы  и  ее  изучения.  Другие  науки
отбросили в целом  метод,  придерживающийся  строгих  правил  и  дающий  ряд
дефиниций, аксиом, теорем  и  их  доказательств  и  т.  д.;  так  называемая
естественная логика приобретает в них силу самостоятельно  и  обходится  без
особого, направленного на само мышление познания.  Кроме  того,  материал  и
содержание  этих  наук,  взятые  сами  по  себе,  остаются  независимыми  от
логического  и  они  более   привлекательны   и   для   ощущения,   чувства,
представления и всякого рода практических интересов.
   Таким образом, логику  приходится,  конечно,  первоначально  изучать  как
нечто такое, что мы, правда, понимаем и постигаем, но в чем  мы  не  находим
сначала широты, глубины и более значительного смысла. Лишь на  основе  более
глубокого знания других наук логическое возвышается для  субъективного  духа
не только как абстрактно всеобщее, но и  как  всеобщее,  охватывающее  собой
также богатство особенного, подобно тому как одно и  то  же  нравоучительное
изречение в устах юноши, понимающего его совершенно правильно, не имеет [для
него] той значимости и  широты,  которые  оно  имеет  для  духа  умудренного
житейским опытом зрелого мужа; для последнего этот опыт раскрывает всю  силу
заключенного  в  таком  изречении  содержания.  Таким  образом,   логическое
получает свою истинную оценку, когда оно становится результатом опыта  наук.
Этот опыт являет духу это логическое как всеобщую истину, являет его не  как
некоторое особое знание наряду с другими материями  и  реальностями,  а  как
сущность всего этого прочего содержания.
   Хотя логическое в начале [его] изучения не существует  для  духа  в  этой
сознательной силе, он благодаря этому изучению не в меньшей мере  вбирает  в
себя ту силу, которая ведет его ко  всякой  истине.  Система  логики  -  это
царство теней, мир простых сущностей, освобожденных  от  всякой  чувственной
конкретности. Изучение этой науки, длительное пребывание  и  работа  в  этом