сказали раньше, последний [момент] в нем есть именно его прохождение,  а  не
утвердительное, которым могло бы быть лишь прохождение прохождения. Если  же
конечное приходит не в утвердительном, а его конец понимается как ничто,  то
мы снова оказались бы у того первого, абстрактного ничто, которое само давно
пришло.
   Однако у этого ничто, которое должно быть только ничто и которому в то же
время  приписывают  некоторое  существование,  а  именно   существование   в
мышлении, представлении или речи, мы встречаем  то  же  самое  противоречие,
которое только что было указано у конечного, с  той  лишь  разницей,  что  в
абстрактном ничто это противоречие только встречается, а  в  конечности  оно
решительно  выражено.  Там  оно  представляется   субъективным,   здесь   же
утверждают, что  конечное  противостоит  бесконечному  вечно,  есть  в  себе
ничтожное и дано как в себе ничтожное. Это нужно осознать;  и  развертывание
конечного показывает, что оно в самом  себе  как  это  противоречие  рушится
внутри себя, но при этом  действительно  разрешает  указанное  противоречие,
[обнаруживая], то оно не только преходяще и приходит,  но  что  прохождение,
ничто не есть последний момент, а само приходит.
   b) Предел и долженствование (Die Schranke und das Sollen)
   Хотя абстрактно это противоречие сразу же содержится  в  том,  что  нечто
конечно, или, иначе говоря, что конечное есть, однако нечто или бытие уже не
положено   абстрактно,   а   рефлектировано   в   себя   и    развито    как
внутри-себя-бытие, имеющее в себе некоторое определение и  свойство  и,  еще
определеннее, границу в самом себе, которая, будучи имманентно этому нечто и
составляя  качество  его  внутри-себя-бытия,  есть  конечность.  Мы   должны
посмотреть, какие моменты содержатся в этом понятии конечного нечто.
   Определение и свойство оказались  сторонами  для  внешней  рефлексии.  Но
первое уже содержало инобытие как принадлежащее к "в себе" [данного ] нечто.
Внешность инобытия находится, с  одной  стороны,  в  собственном  внутреннем
[данного] нечто, а, с другой, она как внешность остается отличной  от  этого
внутреннего, она еще внешность, как таковая, но в (an), нечто. Но  так  как,
далее, инобытие как граница само  определено  как  отрицание  отрицания,  то
имманентное [данному ] нечто инобытие положено как соотношение обеих сторон,
и единство [этого ] нечто с собой - последнему принадлежит и определение,  и
свойство - есть его обращенное против самого себя соотношение, отрицающее  в
нем его имманентную границу соотнесением  его  в-себе-сущего  определения  с
этой  границей.  Тождественное  себе  внутри-себя-бытие  соотносится,  таким
образом, с самим  собой  как  со  своим  собственным  небытием,  однако  как
отрицание отрицания, как отрицающее это свое небытие, которое в то же  время
сохраняет в нем наличное бытие,  ибо  оно  качество  его  внутри-себя-бытия.
Собственная граница [данного ] нечто,  положенная  им,  таким  образом,  как
такое сущностное в то же время отрицательное, есть не  только  граница,  как
таковая, а предел. Но предел есть  не  только  положенное  как  подвергнутое
отрицанию; отрицание обоюдоостро, поскольку положенное им  как  подвергнутое
отрицанию есть граница. А именно граница есть вообще то, что обще для  нечто
и  иного;  она  есть  также  определенность  в-себе-бытия  определения,  как
такового. Следовательно, это в-себе-бытие как отрицательное  соотношение  со
своей  границей,  также  отличной  от  него,  с  собой  как  пределом,  есть
долженствование.
   Для того чтобы граница, которая  вообще  есть  во  [всяком]  нечто,  была
пределом, нечто должно в то же время внутри самого себя  переступать  ее,  в
самом себе соотноситься с ней  как  с  некоторым  не-сущим  (Nichtseiendes).
Наличное  бытие  [данного]  нечто  находится  в  состоянии   спокойствия   и
равнодушия, как бы рядом  со  своей  границей.  Но  нечто  переступает  свою
границу лишь постольку, поскольку оно есть  ее  снятость,  отрицательное  по
отношению к  ней  в-себе-бытие.  А  так  как  граница  в  самом  определении
существует как предел, то нечто тем самым переступает через само себя.
   Долженствование содержит, следовательно, двоякое определение:  во-первых,
как в-себе-сущее определение, противостоящее  отрицанию,  а  во-вторых,  как
некое небытие, которое как предел отлично от него, но в  то  же  время  само
есть в-себе-сущее определение.
   Итак, конечное определилось как соотношение его определения  с  границей;
определение есть в этом соотношении долженствование, а граница - предел. Оба
суть, таким образом, моменты конечного; стало быть, оба, и  долженствование,
и предел, сами конечны. Но лишь предел положен как конечное; долженствование
ограничено лишь в себе, стало  быть,  для  нас.  Через  свое  соотношение  с
границей,  ему  самому  уже  имманентной,  оно  ограничено,   но   эта   его
ограниченность скрыта во в-себе-бытии, ибо по своему наличному бытию, т.  е.
по своей определенности, противостоящей  пределу,  долженствование  положено
как в-себе-бытие.
   То, что должно быть, есть и вместе с тем не есть. Если бы оно  было,  оно
тогда не только должно было бы быть. Следовательно, долженствование имеет по
существу своему некоторый предел. Этот предел не есть нечто чуждое; то,  что
лишь должно быть, есть определение, которое теперь  положено  так,  как  оно
есть в самом деле, а именно как то, что есть вместе  с  тем  лишь  некоторая
определенность.
   В-себе-бытие, присущее [данному] нечто в его определении, низводит  себя,
следовательно,  до  долженствования  тем,  что  то,   что   составляет   его
в-себе-бытие, дано в одном и том же отношении как небытие; и притом так, что
во внутри-себя-бытии, в отрицании отрицания, указанное выше в-себе-бытие как
одно отрицание (то, что отрицает) есть единство с другим отрицанием, которое