единое, также следует  признать  больше  диалектической  внешней  рефлексии.
Бытие и единое суть оба элеатские формы, представляющие собой одно и то  же.
Но их следует также отличать друг от друга.  Такими  и  берет  их  Платон  в
упомянутом диалоге. Удалив из единого  разнообразные  определения  целого  и
частей, бытия в себе и бытия в ином и т. д., определения фигуры,  времени  и
т. д., он приходит к выводу, что единому не присуще бытие, ибо бытие присуще
некоторому нечто не иначе, как в соответствии с одним из указанных  способов
(р. 141, е, Vol. Ill, ed. Steph.).  Затем  Платон  рассматривает  положение:
единое есть; и у  него  можно  проследить,  каким  образом,  согласно  этому
положению, совершается переход  к  небытию  единого:  это  происходит  путем
сравнения обоих определений предположенного положения: единое есть.  В  этом
положении содержится единое и бытие, и "единое есть" содержит нечто большее,
чем если бы мы сказали лишь: "единое". В том, что они различны, раскрывается
содержащийся в положении момент отрицания. Ясно, что этот путь  имеет  некое
предположение и есть некоторая внешняя рефлексия.


   Так же как единое приведено здесь в связь с бытием, так и бытие,  которое
должно  быть  фиксировано  абстрактно,  особо,  самым  простым  образом,  не
пускаясь в мышление, раскрывается в связи, содержащей противоположное  тому,
чтб должно утверждаться. Бытие, взятое так, как  оно  есть  непосредственно,
принадлежит некоторому субъекту, есть  нечто  высказанное,  обладает  вообще
некоторым эмпирическим наличным бытием и потому стоит на почве предельного и
отрицательного. В каких бы терминах или оборотах ни выражал  себя  рассудок,
когда он отвергает единство бытия и ничто и ссылается на то,  чтб,  дескать,
непосредственно наличествует, он как раз  в  этом  опыте  не  найдет  ничего
другого,  кроме  определенного  бытия,  бытия  с  некоторым   пределом   или
отрицанием, - не найдет ничего другого, кроме  того  единства,  которого  не
признает. Утверждение о непосредственном  бытии  сводится  таким  образом  к
[утверждению] о некотором эмпирическом существовании, от раскрытия  которого
оно  не  может  отказаться,  так  как  оно  ведь  желает  держаться   именно
непосредственности, существующей вне мышления.
   Точно так же обстоит дело и с ничто, только  противоположным  образом,  и
эта рефлексия известна и довольно часто применялась к нему. Ничто, взятое  в
своей непосредственности, оказывается сущим, ибо по своей природе оно то  же
самое, что и бытие. Мы мыслим ничто, представляем его себе, говорим  о  нем;
стало быть, оно есть; ничто имеет свое бытие в мышлении, представлении, речи
и т. д. Но, кроме того, это бытие также и отлично от него; поэтому,  хотя  и
говорят, что ничто есть в мышлении, представлении, но это означает,  что  не
оно есть, не
   ему, как таковому, присуще бытие, а лишь мышление или представление  есть
это бытие. При таком различении нельзя также отрицать, что ничто находится в
соотношении с некоторым бытием; но в этом соотношении, хотя оно  и  содержит
также различие, имеется единство с бытием. Как бы ни высказывались  о  ничто
или  показывали  его,  оно   оказывается   связанным   или,   если   угодно,
соприкасающимся с некоторым бытием, оказывается  неотделимым  от  некоторого
бытия, а именно находящимся в некотором наличном бытии.
   Однако при таком показывании ничто в некотором наличном бытии обычно  все
еще предстает следующее отличие его от бытия:
   наличное бытие ничто (des Nichts) вовсе-де не присуще  ему  самому,  оно,
само по себе взятое, не имеет в себе бытия, оно не есть бытие, как  таковое;
ничто есть-де лишь отсутствие бытия; так, тьма - это лишь отсутствие  света,
холод - отсутствие тепла и т. д. Тьма имеет-де значение лишь в  отношении  к
глазу, во внешнем сравнении с положительным, со светом, и точно так же холод
есть нечто лишь в нашем ощущении; свет же, тепло, как и бытие, суть сами  по
себе  объективное,  реальное,  действенное,   обладают   совершенно   другим
качеством и достоинством, чем указанные отрицательные [моменты ], чем ничто.
Часто  приводят  как  очень  важное  соображение   и   значительное   знание
утверждение, что тьма есть лишь отсутствие света, холод  -  лишь  отсутствие
тепла. Относительно этого остроумного соображения можно,  оставаясь  в  этой
области эмпирических предметов, с эмпирической точки зрения заметить, что  в
самом деле тьма оказывается действенным в свете, обусловливая то,  что  свет
становится цветом42 и лишь благодаря этому сообщая ему зримость, ибо, как мы
сказали раньше, в чистом свете так же ничего не видно, как и в чистой  тьме.
А  зримость  есть  такая  действенность  в  глазу,   в   которой   указанное
отрицательное принимает такое же участие, как и свет, считающийся  реальным,
положительным; и точно так же холод дает себя достаточно почувствовать воде,
нашему ощущению и  т.  д.,  и  если  мы  ему  отказываем  в  так  называемой
объективной реальности, то от этого в нем  ничего  не  убывает.  Но,  далее,
достойно  порицания  то,  что  здесь,  как  и   выше,   говорят   о   чем-то
отрицательном,  обладающем  определенным  содержанием,  идут  дальше  самого
ничто, по сравнению  с  которым  у  бытия  не  больше  и  не  меньше  пустой
абстрактности. - Однако следует тотчас же брать холод, тьму и тому  подобные
определенные отрицания сами по  себе  и  посмотреть,  что  этим  положено  в
отношении их всеобщего определения, с которым  мы  теперь  имеем  дело.  Они
должны быть не ничто вообще, а ничто света, тепла и  т.  д.,  ничто  чего-то
определенного, какого-то содержания; они,  таким  образом,  если  можно  так
выразиться, определенные, содержательные ничто. Но  определенность,  как  мы
это еще увидим дальше, сама есть отрицание; таким образом, они отрицательные
ничто; но отрицательное ничто есть нечто утвердительное.  Превращение  ничто