определенного, присоединяющегося к неопределенному первоначальному,  отчасти
же об имманентном синтезе, синтезе a  priori,  -  о  в-себе-и-для-себя-сущем
единстве различных [моментов ]. Становление и есть имманентный синтез  бытия
и ничто. Но так как синтезу ближе всего по смыслу  внешнее  сведение  вместе
[определений], находящихся во внешнем отношении друг к другу, то справедливо
перестали пользоваться  названиями  "синтез",  "синтетическое  единство".  -
Якоби спрашивает, каким образом чистая гласная "Я" получает  согласную,  что
вносит определенность в неопределенность? На вопрос: что? - было бы нетрудно
ответить, и Кант  по-своему  дал  ответ  на  этот  вопрос.  А  вопрос:  как?
означает: каким способом, по каким отношениям и  т.  п.,  и  требует,  стало
быть, указать некоторую  особую  категорию;  но  о  способе,  о  рассудочных
категориях здесь не может быть и речи. Вопрос: как? сам  представляет  собой
одну из дурных манер рефлексии, которая спрашивает о  постижимости,  но  при
этом берет предпосылкой свои застывшие категории и тем самым знает  наперед,
что она вооружена против ответа на то, о чем она спрашивает. Более  высокого
смысла, заключенного в вопросе о необходимости синтеза, он не имеет также  и
у Якоби, ибо последний, как сказано, крепко держится за абстракции,  защищая
утверждение о невозможности синтеза. С особенной наглядностью  он  описывает
(стр. 147) процедуру, посредством которой достигают абстракции пространства.
"Я должен на столь долгое время стараться начисто забыть, что  я  когда-либо
что-нибудь видел, слышал, к чему-либо прикасался, причем  я  определенно  не
должен делать исключения и для  самого  себя.  Я  должен  начисто,  начисто,
начисто  забыть  всякое  движение,  и  это  последнее  забвение   я   должен
осуществить самым старательным образом именно потому, что оно всего труднее.
И все вообще я должен всецело и полностью удалить, как я  его  уже  мысленно
устранил, и ничего не должен  сохранить,  кроме  одного  лишь  насильственно
остановленного созерцания одного лишь бесконечного неизменного пространства.
Я поэтому не вправе снова в него мысленно включать  самого  себя  как  нечто
отличное от него и, однако, связанное с ним; я не вправе просто давать  себя
окружить и проникнуться им, а должен полностью перейти в него, стать  с  ним
единым, превратиться в него; я не должен  ничего  оставить  от  себя,  кроме
самого этого  моего  созерцания,  чтобы  рассматривать  это  созерцание  как
истинно самостоятельное, независимое, единое и единственное представление".
   При такой совершенно абстрактной чистоте непрерывности, т.  е.  при  этой
неопределенности и пустоте представления, безразлично, будем ли мы  называть
эту абстракцию пространством, чистым созерцанием или чистым  мышлением;  все
это - то же самое, что индус называет брамой,  когда  он,  оставаясь  внешне
неподвижным  и  не   побуждаемым   никакими   ощущениями,   представлениями,
фантазиями, вожделениями и т. д., годами смотрит лишь на кончик своего  носа
и лишь говорит внутренне, в  себе,  "ом,  ом,  ом",  или  вообще  ничего  не
говорит. Это заглушенное, пустое сознание,  понимаемое  как  сознание,  есть
бытие.
   В этой пустоте, говорит далее Якоби,  с  ним  происходит  противоположное
тому, что должно было бы произойти с ним согласно уверению Канта; он ощущает
себя не каким-то множественным и  многообразным,  а,  наоборот,  единым  без
всякой множественности,  без  всякого  многообразия;  более  того:  "Я  сама
невозможность, уничтожение всякого многообразного и множественного... Исходя
из своей чистой, совершенно простой и неизменной сущности, я не в  состоянии
хоть что-нибудь  восстановить  или  вызвать  в  себе  как  призрак...  Таким
образом, в этой чистоте все внеположное и рядоположное, всякое покоящееся на
нем многообразие и множественность обнаруживаются как чистая  невозможность"
(стр. 149).
   Эта невозможность есть не что иное, как тавтология, она означает,  что  я
упорно держусь абстрактного единства и  исключаю  всякую  множественность  и
всякое многообразие, пребываю в том, что лишено различий и неопределенно,  и
отвращаю свой взор  от  всего  различенного  и  определенного.  В  такую  же
абстракцию Якоби превращает кантовский априорный синтез самосознания, т.  е.
деятельность этого единства, состоящую в том, что оно расщепляет  себя  и  в
этом расщеплении сохраняет само себя. Этот "синтез в себе",  "первоначальное
суждение" он односторонне превращает (стр. 125) в "связку в себе" [словечко]
"есть", "есть", "есть", без начала и конца и без "что", "кто" и "какие". Это
продолжающееся  до  бесконечности  повторение  повторения   -   единственное
занятие, функция и произведение наичистейшего синтеза; сам синтез есть  само
голое, чистое, абсолютное повторение". Или, в самом деле, так как в нем  нет
никакого перерыва (Absatz), т. е. никакого отрицания, различения, то  он  не
повторение, а только неразличенное простое бытие.  -  Но  есть  ли  это  еще
синтез, если Якоби  опускает  как  раз  то,  благодаря  чему  единство  есть
синтетическое единство?
   Если Якоби так укрепился в абсолютном, т.  е.  абстрактном  пространстве,
времени, а также сознании, то прежде всего следует  сказать,  что  он  таким
образом обитает и удерживается в  чем-то  эмпирически  ложном.  Нет,  т.  е.
эмпирически не существует, такого пространства и времени,  которые  были  бы
чем-то неограниченно пространственным и временным,  которые  не  были  бы  в
своей непрерывности наполнены многообразно ограниченным  наличным  бытием  и
изменением, так  что  эти  границы  и  изменения  нераздельно  и  неотделимо
принадлежат пространственности  и  временности.  И  точно  так  же  сознание
наполнено определенными чувствами, представлениями, желаниями и т.  д.;  оно
существует нераздельно от  какого  бы  то  ни  было  особого  содержания.  -
Эмпирический переход и без того понятен сам собой; сознание  может,  правда,
сделать своим предметом и содержанием пустое пространство,  пустое  время  и