может вновь залечить свои раны, разорванная враждующая жизнь может вновь 
вернуться к себе самой и спять содеянное, преступление, снять закон и кару [*1 
С того момента, когда преступник начинает ощущать разрушение своей жизни (песет 
наказание) или (страдая от угрызений совести) начинает сознавать себя погибшим, 
вступает в действие его судьба, и это ощущение разрушенной жизни должно 
превратиться в тоску по терянной жизни; недостающее воспринимается как часть 
жизни, как то, что должно было быть в лей и чего г. пей пет. эта брешь не есть 
не-бытие, а есть жизнь, познанная и ощущаемая как не обладающая бытием. Судьба, 
воспринятая как1 возможность, есть страх перед судьбой; и нечто совсем иное, 
чем страх перед карой; первое — страх перед разорванностью, боязнь самого себя, 
второе — боязнь чуждого, ибо если закон и признается собственным законом, то в 
страхе перед наказанием кара есть чуждое, если только страх не представляется 
как боязнь недостойного. В наказании, однако, к недостойности присоединяется 
действительность несчастья, «потеря счастья», счастья, которое утеряно понятием 
человека, т. е. которого человек- стал недостоин. Следовательно, наказание 
предполагает наличие чуждого властелина этой действительности; и страх перед 
наказанием есть страх перед ним. В судьбе же, напротив, враждебная сила есть 
   1*1 Нарушение закона, преступление и наказание никогда не находятся в 
отношении причины и действия, определяющая связь которых была бы объективностью,
 законом: в случае причина и действие, будучи полностью разделенными, не могли 
быть соединены, напротив, судьба — .чакон, оказывающий • кратное действие на 
преступника,--может быть снята, так как1 преступник сам поднял против себя 
закон. Разделение1, которое совершил он, может быть устранено в новом 
соединении; это соединение совершается в любви. 
   125 
   сила жизни, ставшей вражде оной, следовательно, страх перед судьбой не есть 
страх перед чуждым. К тому же, наказание не исправляет, так как оно есть только 
страдание, ощущение беспомощности перед господином, с которым у преступника нет 
ничего общего, с которым он и не хочет иметь ничего общего; наказание может 
породить лишь упрямство, упорство в сопротивлении врагу, угнетение со стороны 
которого было бы постыдным, ибо в подобной зависимости человек отказался бы от 
самого себя. В судьбе же человек познает свою собственную жизнь, и мольба, 
обращенная к судьбе, не есть мольба, обращенная к господину, а возврат и 
приближение к самому себе. Судьба, заставляющая человека ощутить свою потерю, 
вызывает тоску по утерянной жизни. И эту тоску можно уже считать проявлением 
лучшего в человеке, если здесь вообще можно говорить об улучшении и исправлении,
 поскольку в этой тоске выражено чувство потери жизни, и она тем самым познает 
утерянное как жизнь, как нечто прежде ей дружелюбное; и это сознание уже само 
по себе есть наслаждение жизнью. Тоска может быть настолько подлинной — в 
противоречии между сознанием своей вины и созерцаемой жизнью она стремится 
оттянуть свое возвращение к жизни,— настолько преисполненной решимости продлить 
угрызения совести и боль, возрождать их ежеминутно, что ее воссоединение с 
жизнью произойдет не по легкомысленному побуждению, а по глубокому стремлению 
вновь приветствовать в ней друга. 
   Жертвами и покаянием преступники сами подвергали себя страданиям; во 
власянице, босыми совершали они паломничества, стремясь каждым шагом по 
раскаленному песку продлить и приумножить боль, сознание совершенного зла; тем 
самым они, с одной стороны, могли полностью ощутить все то, что они потеряли, 
прочувствовать всю глубину образовавшейся бреши, с другой — созерцать в этом 
жизнь, пусть враждебную им, во всей ее полноте и, таким образом, сделать 
возможным возвращение к ней. Ибо противоположение есть возможность 
воссоединения, и, как ни велика в страдании противоположенность жизни, она 
может быть вновь устранена воссоединением с жизнью. То, что и враждебное 
ощущается как жизнь, создает возможность примирения с судьбой. Подобное 
примирение не есть, следовательно, ни уничтожение или подавление чуждым, ни 
противоречие между собственным 
   126 
   11 л п if ем себя и отличным от него представлением " « тот другого (на что 
втайне возлагается надежда) — противоречие между тем, что заслужено в 
соответствии 
   i коном, и его осуществлением, между человеком как понятием и действительным 
человеком. Это ощущение .mi.чип, которая сама обрела себя вновь, есть любовь, и 
в ней судьба находит свое умиротворение. Рассмотренное под таким углом зрения 
действие преступника не есть фрагмент; действие, проистекающее из жизни, из 
целого, представляет собой это целое. Напротив, преступление как нарушение 
закона — только фрагмент, так как вне его уже есть закон, который не 
принадлежит ему. Преступление, выведенное из жизни, представляет это целое, 
хотя и в разделенном виде; и эти враждебные друг другу части могут быть вновь 
соединены в целом *J. Справедливость торжествует, так как преступник ощутил в 
себе оскверненной ту самую жизнь, которую он осквернил в другом. Укоры совести 
замолкли, ибо из преступления изгнан его злой дух, в человеке не осталось 
больше ничего враждебного, и проступок его в худшем случае сохраняется в 
хранилище действительности, в памяти как остов, из которого ушла душа. 
   Однако судьба располагает большей сферой действия, чем наказание; она 
настигает и того, чья вина не связана с преступлением, поэтому судьба 
значительно строже, чем наказание. И подчас кажется, что строгость ее граничит 
с вопиющей несправедливостью; происходит это тогда, когда судьба наиболее 
жестоко карает за самую возвышенную вину, за вину невиновного. Поскольку законы 
суть лишь мысленные соединения противоположностей, эти понятия далеко не 
исчерпывают многообрази