закона и справедливости; он отдается на милость носителю абстрактной 
справедливости, надеясь на его милосердие, надеясь, что здесь на его 
преступление посмотрят сквозь пальцы, отнесутся к нему иначе, чем он сам; он 
сам, правда, не отрицает своей вины, но высказывает нечестивое желание, чтобы 
милосердие не признало ее, и находит утешение в той мысли, в том неправильном 
представлении, которое, по его мнению, могло бы сложиться о нем у другого 
существа. И если кара рассматривается как нечто абсолютное, если она ничем не 
обусловлена и не обладает стороной, которая ставила бы ее вместе с ее 
   122 
   обусловленностью под власть более высокой сферы, то возврат к единению 
сознания на чистом пути, снятие кары, угрозы закона и угрызений совести были бы 
невозможны, разве только в виде позорного попрошайничества. Закон и кара не 
могут быть примирены, но могут быть сняты в примиренности с судьбой. 
   Кара есть следствие нарушения закона, воздействие закона на человека, 
который отказался от него, но еще сохраняет от него зависимость и не может уйти 
ни от кары его, ни от своего проступка l*L Ибо в силу того что закон по своему 
характеру есть всеобщность, его форма — всеобщность — остается, несмотря на то 
что преступник разрушил материю закона — остается закон, над которым преступник 
якобы возвысился; однако выступает этот закон как противоположный по своему 
содержанию; он принимает обра.1 поступка, противоречащего предыдущему закону. 
Теперь содержание проступка принимает образ всеобщности и становится законом. 
Это превращение закона, в силу которого он становится противоположностью того, 
чем он был, и есть наказание — отказываясь от повиновения закону, человек 
остается подчиненным ему; и поскольку закон остается в качестве всеобщности, 
остается и проступок, ибо он есть особенное. Кара, представленная как судьба, 
носит совсем иной характер; в образе судьбы кара есть враждебная сила — нечто 
индивидуальное, в котором всеобщее и особенное объединены в том смысле, что 
долженствование и осуществление этого долженствования в судьбе не разъединены, 
как они разъединены в законе, который является лишь правилом, лишь чем-то 
мысленным, и нуждается в противоположенном ему, в действительном, дающем ему 
власть. В подобной враждебной силе всеобщее, следовательно, не отделено от 
особенного, подобно тому как закон в качестве всеобщего противостоит человеку 
или его склонностям как особенному. Судьба есть лишь враг, и человек 
противостоит ей как борющаяся сила; закон же в качестве всеобщего господствует 
над особенным и подчиняет себе его в лице данного человека, требуя от него 
послушания. Преступление человека, которое рассматривается как следствие его 
судьбы, уже не есть возмущение подданного против 
   [*] Закон подобно наказанию и проступку есть объективное, которое не может 
быть уничтожено; кара, представленная в виде судьбы, — нечто совсем иное; 
человек, зависящий от судьбы, не имеет дела с законом. 
   123 
   своего правителя, бегство от своего господина, освобожденное от зависимости; 
и не есть возвращение к жизни ii.j состояния омертвелости, так как человек есть,
 и перед лицом проступка нет разъединения, нет противоположении, тем более нет 
господствующего. Только посредством выхода из единой жизни, не регулируемой 
законами и не противозаконной, посредством уничтожения жизни создается здесь 
чуждое. Уничтожение жизни не есть ее бытие, но есть ее разъединение; и 
уничтожение заключается в том, что жизнь преобразуется во врага. Она бессмертна 
и, будучи уничтоженной, предстает как страшный призрак самой себя, утверждающий 
все свои порождения, выпускающий своих Эвменид. Заблуждение преступника, 
который, убивая чужую жизнь, думает расширить тем самым свою, имеет своим 
следствием то, что отошедший дух уничтоженной жизни предстает перед 
преступником; предстает подобно Банко, который пришел к Макбету как друг и 
которого убийство не уничтожило: он тут же вновь занял свое место, по уже не 
как соучастник пира, а как злой дух. Преступник полагал, что нанесет удар чужой 
жизни, но разрушил лишь свою собственную, так как жизнь от жизни неотделима, 
ибо жизнь есть лишь в едином божестве. В своем высокомерии он, правда, совершил 
разрушение, по разрушил он лишь доброжелательность жизни, он превратил жизнь в 
своего врага. Лишь проступок создал закон, власть которого вступает в силу с 
этого момента. Этот закон есть соединение в понятии двух равных жизней — 
уничтоженной, якобы чужой, и собственной загубленной жизни. Теперь оскорбленная 
жизнь встает перед преступником в образе враждебной силы и наносит ему те же 
удары, какие наносил он; таким образом, кара в лице судьбы также есть следствие 
самого преступления, сила, вооруженная самим преступником, враг, созданный им 
самим. Примирение с судьбой еще менее вероятно, чем примирение с карающим 
законом, так как, для того чтобы примириться с судьбой, надо было бы, 
по-видимому, снять уничтожение. Однако с точки зрения возможности примирения 
преимущество судьбы по сравнению с карающим законом заключается в том, что она 
находится внутри жизненной сферы; преступление же, подвластное закону и каре, 
находится в области непреодолимых противоположностей, абсолютной 
действительности, Здесь невозможно себе представить, как могло бы быть снято 
наказание и как 
   124 
   бы исчезнуть ощущение враждебной действительно* закон есть сила, которой 
подчинена жизнь, над которой нет ничего, нет даже божества, ибо сила эта есть 
власть наивысшей мысли, лишь исполнитель закона. Действительность может быть 
только забыта, т. е. может потеряться в другой слабости как нечто 
представляемое, тем самым ее бытие было бы положено как нечто пребывающее. 
Когда же кара выступает как судьба, закон следует за жизнью и находится глубже 
ее. Он — лишь брешь (die Liicke) в жизни, отсутствующая жизнь как • ила. Жизнь