[*] Таким образом, судьба не есть нечто чуждое подобно наказанию, не есть 
твердо определенное действительное подобно злому поступку, ощущаемому совестью. 
Судьба есть сознание самого себя, но как чего-то враждебного; целое может 
восстановить в себе дружелюбие, может с помощью любви вернуться к своей чистой 
жизни. Тогда его сознание опять станет верой в самого себя, созерцание самого 
себя станет иным и судьба будет умиротворена. 
   Прощение грехов поэтому не есть непосредственно снятие наказания, ибо каждое 
наказание — нечто позитивное, действительное, которое не может быть уничтожено; 
оно не есть снятие угрызений совести, ибо поступок не может стать не содеянным, 
но прощение грехов есть умиротворенная любовью судьба. Судьба возникает как 
следствие своего собственного поступка или поступка другого человека. 
   127 
   жизни, и наказание осуществляет свою власть лишь там, где жизнь осознана, 
где разделение вновь обрело единение г, понятии; но над теми отношениями жизни, 
которые не разъединены, над теми сторонами жизни, которые даны в живом 
соединении, вне границ добродетели, наказание не имеет силы. Судьба же подобно 
жизни неподкупна и неограниченна, ей неведомы ни данные отношения, ни различия 
точек зрения или положений, ни область добродетели; всюду, где жизнь 
оказывается оскорбленной, с каким бы правом, с какой бы убежденностью в 
законности своих действий это ни было совершено, там выступает судьба. Поэтому 
мы вправе утверждать, что невинного страдания не бывает, страдание всегда есть 
вина. Однако достоинство чистой души тем выше, чем более осознанно она 
оскорбляет жизнь в своем стремлении сохранить наивысшее, и, тем чернее 
преступление, чем осознаннее оскорбляет жизнь низкая душа. Судьба как будто 
складывается в результате действии других людей. Однако это не более чем повод; 
в действительности же судьба человека зависит от того, как он воспринимает 
чужое действие и как он реагирует на него. Человек, испытывающий 
несправедливость, может защищаться, отстаивать себя и свое право, но может и не 
защищаться. В зависимости от того, принимает ли его реакция характер 
терпеливого страдания и. иг борьбы, определяется его вина, его судьба. В том и 
другом случае он не несет наказания, и по отношению к нему не совершается 
несправедливость: в борьбе он защищает иотстаи вает свое право, но и терпение 
не ведет к отказу от своего права. В его терпеливом страдании отражается 
противоречие, в силу которого он сознает свое право, но не обладает достаточной 
силой для того, чтобы отстоять его в действительности. Он не борется за свое 
право, и его безволие определяет его судьбу. Человек, готовый бороться за то, 
чему грозит опасность, не теряет того, за что он борется 1*1 Однако самой своей 
готовностью подвергнуться опасности он уже подчинился судьбе, так как он вышел 
на арену 
   [*] н не отказывается от него и в идее, его страдание — справедливая судьба. 
Однако он может возвыситься над этим страданием, над этой судьбой, если 
откажется от права, на которое посягают, если простит своему обидчику его вину. 
То обстоятельство, что и борьба за свои права, и болезненный отказ от них 
являют собой противоестественное состояние, становится очевидным из наличия в 
том и другом противоречия, из того, что они сами снимают себя. 
   128 
   что бы сил и осмелился чему-то противоборствовать. Однако мужество выше 
скорбного терпения, ибо мужество, пусть даже оно окажется побежденным, 
предвидит эту воз-Mu.i.iiocTb, следовательно, сознательно берет на себя вину. 
Скорбная пассивность, напротив, цепляется за свои лишения и не 
противопоставляет им полноты силы. Между тем страдание мужественного человека 
также есть сира вежливая судьба, ибо он вступил в область права и силы; поэтому 
и борьба за свои права есть такое же неестественное состояние, как и пассивное 
страдание, в котором заключено противоречие между понятием права и его 
действительностью. Ведь и в борьбе за права заключено противоречие: право, 
которое есть нечто мыслимое, следовательно, всеобщее, становится в нападающем 
другим мыслимым, таким образом, здесь выступают как бы два всеобщих начала, 
которые должны были бы взаимно снять друг друга, но которые все-таки существуют.
 
   В той же мере эти борющиеся стороны противоположны друг другу в качестве 
действительных, в качестве двух живых — жизни в борьбе с жизнью,— что вновь 
противоречит само себе. Самозащита обиженного о;им чает, что и на нападающего 
производится нападение, и он тем самым обретает право самозащиты; таким образом,
 обе стороны правы, обе находятся в состоянии воины,что дает обоим участникам 
право защищаться. Перед ними альтернатива: либо предоставить решение насилию и 
силе, поскольку право и действительность не имеют ничего общего, участники 
борьбы смешивают их и ставят первое в зависимость от второй; либо обе стороны 
подчиняются решению судьи, а это означает, что, будучи враждебными друг другу, 
они признают себя беззащитными, мертвыми. Они отказываются от господства над 
действительностью, от силы и подчиняются приговору чуждого закона в лице судьи. 
Тем самым они подчиняются тому, против чего каждый из них протестовал, выступая 
против посягательств на свои права, т. е. против того, чтобы кто-либо подчинял 
их себе. Истинное обеих противоположностей, мужества и пассивности, соединяется 
в прекрасной душе таким образом, что мужество сохраняет жизнь, а 
противоположение отпадает; пассивность же остается лишенной права, но 
освобождается от страдания. Тем самым происходит снятие права без страдания, 
живое, свободное возвышение над утратой права и над борьбой. Тот, кто 
отказывается от того, к чему с враждеб- 
   129 
   ными намерениями приолижается другой, кто перестает налипать пшим то, на что