н-ния Иисуса, после того как на них низошел дух. Если им Иоанн видел в 
данном отношении лишь предположение, случайное сходство различных ситуаций, ему 
не по-м,1 к (билось бы подобное замечание; оно свидетельствует о том, что это 
видение пророка и данное событие в жизни 
   191 
   Иисуса едины в духе. Поскольку же само отношение есть лини, и духе, 
объективное воззрение на это отношение как на гош[адомне действительного с 
индивидуальным оказывается несостоятельным. Этот дух, столь далекий от того, 
чтобы фиксировать действительность или превращать ее в нечто неопределенное, 
дух, познающий в ней лишь духовное, а не индивидуальное, особенно отчетливо 
выражен у Иоанна (XI, 51), когда Иоанн, упоминая об изречении Кайафы и его 
практическом применении — лучше, чтобы один человек умер за народ, нежели весь 
народ оказался под угрозой гибели, — говорит, что Кайафа сказал это не от себя 
как индивидуум, а в качестве первосвященника, предрекающего в пророческом 
вдохновении (ётгро^т,-•cЈuSsv52) грядущие события. То, что мы рассматривали бы 
как орудие божественного провидения, в том Иоанн увидел нечто преисполненное 
духа, ибо ничто не было более чуждо взглядам Иисуса и его друзей, чем та точка 
зрения, которая во всем видит машину, орудие, инструмент; основой их восприятия 
была высокая вера в дух. И там, где обычно усматривают единство совпадающих 
поступков, самих по себе лишенных этого единства, преднамеренной целостности 
действия, и где подобные поступки (как, например, поступок Кайафы) 
рассматриваются как подчиненные упомянутому действию, неосознанно направляемые 
им в их соотношении к единству, рассматриваются как действительность, как 
орудия, там Иоанн видит единство духа, а в самом этом поступке — действующий 
дух целостного действия. Иоанн говорит о Кайафе как о человеке, преисполненном 
того же духа, в котором была заключена неизбежность судьбы Иисуса. Таким 
образом, в душе апостолов чудеса теряют ту жесткость, которую создает для нас 
противоположен-ность в них духа и тела: ведь совершенно очевидно, что апостолы 
были лишены того рассудочного восприятия европейцев, которое все, осознаваемое 
ими, полностью лишает духа и фиксирует в качестве абсолютной объективности, 
действительности, прямо противоположной духу; очевидно, что познание апостолов 
было скорее неким неопределенным парением между действительностью и духом; оно, 
правда, их [действительность и дух] разделяло, но разделяло не столь 
категорично; впрочем, оно еще не замкнулось в чистой природе, а само уже давало 
отчетливую противоположенность, которая при дальнейшем развитии должна была 
стать сочетанием живого и мертвого, 
   192 
   '(Tiu-iiiioro и действительного; ото парение между i нптелыюстыо и духом, 
поставившее рядом с про-• нетленным Иисусом, Иисусом, ставшим богом, действи-и 
и.пого Иисуса, указывало глубочайшему религиозному муиству на то, в чем состоит 
умиротворение, но не давало превращая тем самым это чувство в бесконечное, 
не-MI-гробимое и неудовлетворенное стремление. Ибо этому ioi-kyiиному 
стремлению всегда, даже в самых дерзновенных его мечтах, в экстазе наиболее 
тонко организованных, преисполненных глубочайшей любви дуги, противостоит 
индивидуум, нечто объективное, личность, соединения которой жаждут их самые 
глубокие и прекрасные чув-'iit;i; однако подобное соединение — именно потому, 
что месь речь идет об индивидууме, — остается навеки неосуществимым, ибо он все 
время замыкается в этом про-тшншоставлении, запечатлевается в их сознании и не 
позволяет религии стать совершенной жизнью. 
   Это основное свойство христианской религии, противо-по.южение в божественном 
— божественное всегда должно быть только в сознании, но не в жизни — характерно 
i.iя всех форм христианской религии, выявившихся в ходе ее дальнейшей судьбы: 
от восторженного экстаза мечтателей, которые отказываются от всего многообразия 
.ки:ши (даже от самых чистых его проявлений, когда i\\ наслаждается самим 
собой) и которые ищут в своем сознании только бога, следовательно, только в 
смерти способны устранить противоположенность личности, до дей-гтмптельности 
самого многообразного сознания, единения с судьбой мира и противопоставления 
бога этой судьбе; противопоставление это может ощущаться во всей дея-и-лмюсти 
человека и во всех проявлениях жизни, когда i.i право этого единения с миром 
расплачиваются сознанием подчиненности и ничтожности такого противопоставления,
— это свойственно католической церкви; оно может, подобно тому как это делается 
в протестантской церкви, совершаться лишь в более или менее благочестивых 
мыслях, когда либо гневный, карающий бог противостоит позорной и преступной 
жизни — это мы находим в ряде сект данной церкви, — либо милосердный бог 
противостоит такой жизни, все радости которой идут от бога, получены от него в 
качестве благодеяний и даров, в качестве действительности; в этой 
действительности парящий над пей дух. принявший форму идеи человека, 
преисполненного божественного начала, идеи пророков и т. д., низво- 
   193 
   дится до уровня исторической, объективной точки зрения. Между этими 
крайностями — многообразного или более ограниченного сознания милосердия, гнева 
или равнодушия бога по отношению к миру,— между крайностями, которые находятся 
в рамках противопоставления бога и мира, божественного и жизни, пролегал путь 
христианской церкви; она двигалась по кругу, проходя его то в одном, то в 
другом направлении. Однако ей по самой ее сущности не дано было обрести покой в 
безличной живой красоте, и судьбой ее было, что церковь и государство, 
богослужение и жизнь, благочестие и добродетель, духовная и светская 
деятельность никогда не могли слиться в единое целое. 
   Дух христианства и его судьба 
   Работа «Дух христианства и его судьба» (Der Geist des Chris-tentums und sein