Предвидя все это, Иисус и не помышлял о том, чтобы прекратить свою деятельность,
 оградить мир от грозящей ему судьбы, смягчить его конвульсии и дать ему в 
минуту гибели утешение и веру в его невиновность. 
   Таким образом, существование Иисуса было не чем иным, как отделением от мира,
 бегством от него и обращением к небу, восстановлением в идеальности той жизни, 
которая завершалась пустотой, и при каждом столкновении была воспоминанием и 
обращением к богу; но отчасти эта жизнь была и утверждением божественного и, 
следовательно, борьбой против судьбы; борьба эта находила свое выражение 
частично в распространении веры к царство божие, в котором должен был 
раствориться и исчезнуть мир, частично в непосредственной реакции на отдельные 
стороны судьбы, по мере того как он сталкивался с ними; исключение составлял 
тот аспект судьбы, который непосредственно проявлялся как государство и м 
качестве такового осознавался Иисусом — по отношению к нему он сохранял 
пассивность. 
   Судьба Иисуса не совпадала полностью с судьбой его общины; поскольку эта 
община состояла из ряда людей, которые жили в одинаковом отдалении от мира, 
каждый из них находил среди членов этой общины людей одинаковых с ним взглядов 
и убеждений; они держались вме-оте и действительно могли сохранять 
обособленность от 
   179 
   мира; поско.чьку же они тем самым реже соприкасались с миром и меньше 
сталкивались с ним, мир вызывал в них и меньшее раздражение; они в меньшей 
степени жили в пег;itпмной деятельности борьбы, и их потребность в 
иозп-Tiiitiioii жизни должна была возрастать, ибо общность отрицания не дает 
удовлетворения, не есть красота. Отказ от собственности, введение общности 
имущества, общие трапезы — все это относится скорее к негативной стороне 
объединения, а не является самим по себе позитивным объединением50. Сущность их 
союза заключалась в обособленности от людей и во взаимной любви; одно 
неразрывно связано с другим. Эта любовь не должна была и не могла быть 
единением индивидуальностей, но была единением в боге, и только в боге, — в 
вере может быть соединено только то, что противопоставляет себе 
действительность, обособляет себя от нее. Тем самым противопоставление было 
закреплено и стало существенной частью принципа этого союза. Любовь должна была 
всегда сохранять форму любви, веры в бога, не становясь живой и не выражая себя 
в формах жизни, так как каждую форму жизни рассудок может противопоставить себе 
как свой объект, как действительность. Отношение членов общины к миру должно 
было превратиться в постоянную боязнь соприкосновения с ним, в страх перед 
каждой формой жизни, ибо в каждой форме такого рода, поскольку она имеет 
определенный образ и являет собой лишь какую-либо одну сторону, может быть 
обнаружена ее недостаточность, а эта недостаточность есть сопричастность миру. 
Таким образом, союз общины пришел не к примирению с судьбой, а к 
противоположной иудейскому духу крайности — этот союз не сумел уравновесить 
крайности в красоте. Иудейский дух фиксировал в качестве действительности 
модификации природы, отношения жизни; при этом он не только не стыдился их 
скудости в качестве даров господа, но его гордость, его жизнь состояли в 
обладании этой действительностью. Дух христианской общины также видел в каждом 
отношении развивающейся и выражающей себя жизни действительное; однако, 
поскольку для него как чувства любви самым страшным врагом была объективность, 
он оставался столь же бедным, как иудейский дух, с той разницей, что он 
презирал богатство, составляющее цель служения иудейского духа. 
   Презирающая жизнь мечтательность очень легко мо- 
   180 
   пгроитп в фанатизм, ибо, для того чтобы сохранить • ' "я и своей 
недоступности каким бы то ни было отно- 
   пням, она вынуждена разрушать то, что разрушает ее; 
   II, будь оно даже самым чистым по своей природе, для |нт оно является 
нечистым; она вынуждена наносить удар по содержанию, подчас оскорблять самые 
прекрасные отношения. Мечтатели последующих времен превратили пренебрежение 
всеми формами жизни, которые они считали нечистыми, в обязательную пустую 
бесформенность и объявили войну всем природным инстинктам, основы-нансь лишь на 
том, что эти инстинкты всегда ищут внеш-нюю форму. И тем ужаснее было 
воздействие этих попыток к самоубийству, эта приверженность пустому единству, 
чем прочнее были в душах этих людей оковы многообразия. Ибо поскольку в них 
жило сознание только ограниченных форм, им не оставалось ничего, кроме 
вызнанного их ужасными деяниями и опустошениями бегства м пустоту. Когда же 
судьба мира стала слишком могущественна и утвердилась рядом с церковью и в 
самой церкви, которая несовместима с этой судьбой, о бегстве уже нечего было п 
помышлять. Поэтому великие лицемеры по отношению к природе пытались найти и 
сохранить противоестественное соединение многообразия мира и безжизненного 
единства, всех ограниченных отношений закона и человеческих добродетелей с 
простым духом; в этом единстве они находили пристанище для каждого гражданского 
действия, для каждого проявления желания и страсти, чтобы тем самым сохранить 
обманным путем все ограничения и наслаждаться ими, одновременно избегая их. 
   Поскольку Иисус отказывался от совместной жизни с иудеями и одновременно все 
время боролся с иудейской действительностью, противопоставляя ей свой идеал, 
гибель его была предрешена. Он не пытался уйти от этого предначертания своей 
судьбы, но и не искал ее. Каждый мечтатель, объектом мечтаний которого является 
только он сам, радостно приветствует смерть; но тот, кто мечтает об 
осуществлении великого начинания, с болью покидает место, где оно должно было 
воплотиться в жизнь. Иисус умер с уверенностью, что дело его не погибнет50а.