всего и ближнего твоего, как самого себя» — заповедью, которая требует почитать 
закон, повелевает любить. И на этом смешении веления долга, состоящего в 
противопоставлении понятия и действительного, с одной стороны, и совершенно 
внесущественной (aufterwesentlich) манеры высказывать живое — с другой, и 
покоится кантовское глубокомысленное сведение всего того, что он именует 
заповедью — возлюби господа превыше всего и ближнего твоего, как самого себя, — 
к его велению долга. И его замечание, что любовь — или то значение, которое он 
считает нужным ей придавать: готовность выполнять свой долг, — не может быть 
предписана, отпадает само по себе, ибо в любви вообще нет места идее долга, и 
честь, воздаваемая им (вопреки вышесказанному) этой заповеди Иисуса, которую он 
считает недосягаемым идеалом святости, столь же излишня, ибо подобный идеал, 
предполагающий готовность выполнить свой долг, внутренне противоречив, так как 
долг требует противопоставления, а готовность выполнения его не требует. Кант 
считает возможным сохранить в своем идеале это противоречие, не стремясь свести 
его к единству и утверждая, что разумные создания (странное сопоставление) 
«способны» пасть, но не способны достигнуть этого идеала. 
   Иисус начинает Нагорную проповедь со своего рода парадоксов, посредством 
которых он сразу же открывает 
   108 
   всю свою Душу толпе ожидающих сто слов слушателей, указав со всей 
определенностью, что им надлежит узнать от него нечто совершенно чуждое, 
ощутить иной дух и иной мир. Это — возгласы, которыми он сразу же вдохновенно 
призывает отказаться от ооычпого понимании добродетели, вдохновенно предвещает 
иное право и иной свет, иную сферу жизни, отношение которой к миру может 
выразиться лишь в том, что мир возненавидит ее и подвергнет преследованию. 
Однако в этом царстве небесном он обещает им не исчезновение законов; законы 
должны быть полны справедливости, иной, более совершенной, чем справедливость 
блюстителей права; он обещает им усовершенствование законов и устранение их 
недостатков. 
   Затем он на примере нескольких законов показывает, как их следует дополнить. 
Это новое, более совершенное содержание можно скорее назвать склонностью 
действовать так, как' следовало бы по подлинным предписаниям закона'*1, 
единением склонности с законом, благодаря чему последний теряет свою форму 
закона; :>то совпадение со склонностью есть кХ^рфц*5 закона, бытие, которое, 
как принято говорить, служит дополнением возможности, ибо возможность есть 
объект как нечто мысленное, всеобщее; бытие '**' же — синтез субъекта и объекта,
 в котором субъект и объект теряют свою противоположность. Так же и :>та 
склонность, добродетель, есть синтез, в котором закон (Кант именно поэтому и 
называет его объективным) теряет свою всеобщность, а субъект — свою особенность,
 оба они лишаются своей противоположности, тогда как в кантонском понятии 
добродетели, напротив, эта противоположен пость остается, и одно становится 
господствующим, другое — подчиненным. Совпадение склонности с законом 
заключается в том, что закон и склонность перестают отличаться друг от друга, и 
выражение «совпадение склонности с законом» становится совершенно неуместным, 
поскольку в нем закон и склонность выступают еще как особенности, как 
противоположности. При таком понимании легко можно допустить, что моральная 
настроенность, уважение к закону и определение 
   [*] Не поддержка морально» настроенности склонностью, а склонность и 
моральной настроенности, т. е. моральная настроенность без борьбы. 
   [**] Действительность; [то же вместо «бытия» на две строки выше]. 
   109 
   воли посредством закона получают поддержку в отличной от них склонности, а 
поскольку совпадающие стороны различны, то и само совпадение случайно, 
представляет собой лишь единство чуждых друг другу начал, нечто промысленное. 
Так как здесь, в этом дополнении законов, и в том, что с ним связано, долг, 
моральные убеждения и тому подобное перестают быть всеобщим, 
противопоставленным склонности, а склонность перестает быть особенным, 
противопоставленным закону, то это совпадение есть жизнь, а в качестве 
отношения различных — любовь, бытие, которое, будучи выраженным в качестве 
понятия, закона, необходимо равно закону, т. е. самому себе, или в качестве 
действительности, склонности, противоположно понятию, т. е. также равно самому 
себе, склонности [*]. 
   Так, заповедь «не убий» есть основоположение, которое каждое разумное 
существо может признать значимым для своей воли и которое может стать принципом 
всеобщего законодательства; Иисус противопоставляет этой заповеди более высокий 
дух примиренности (модификации любви), который не только не противодействует 
этому закону, но делает его совершенно излишним, ибо этот дух заключает в себе 
такую полноту жизни, что для него вообще не существует нечто, столь скудное по 
своему содержанию, как этот закон. То, что примиренность теряет во всеобщности, 
так как в примиренности закон лишается своей формы, понятие вытесняется жизнью 
(в понятии всеобщность охватывает собой все особенное),— лишь кажущаяся потеря, 
а в действительности — бесконечно больший, подлинный выигрыш благодаря 
богатству живых связей, пусть даже с немногими индивидуумами, с которыми 
примиренность вступает во взаимоотношения. Она исключает не действительное, а 
примышленное, возможности, и это богатство возможностей во всеобщности понятия, 
т. е. форма заповеди, сама есть 
   [*] Заповедь лишь потому может выражать долженствование, что она есть 
всеобщее; она сразу же возвещает о своей неполноте тем, что не выражает бытия. 
Заповеди «не убий» Иисус сразу же противопоставляет добродетель, любовь к 
ближнему, которая не только делает содержание этой заповеди излишним, но и