господствует над другой его силой. Чисто моральными законами, не способными 
превратиться в гражданские, т. е. такими, где противоположности и соединение не 
могут иметь форму чуждых, следует считать .чаконы, направленные на ограничение 
тех сил, действия которых не есть действия или отношения, направленные против 
других людей. Законы, действующие как чисто гражданские установления, позитивны,
 и, поскольку они по своей материи равны моральным или поскольку соединение 
объективных начал в понятии предполагает и необъективное соединение или может 
стать таковым, превращение гражданских законов в моральные, обоснование их 
долженствования не приказом чуждой силы, а следствием собственного понятия, 
уважением к долгу было бы снятием их формы. Однако и те моральные законы, 
которые не способны превратиться в гражданские, могут стать объективными, если 
соединение (или ограничение) воздействует само не как понятие, как веление, но 
как нечто чуждое ограниченной силе, хотя тоже субъективное. Такого рода 
объективность могла бы быть снята только посредством восстановления самого 
понятия и ограничения деятельности посредством этого понятия. Можно было бы 
ожидать, что Иисус выступит против позитивности моральных заповедей, против 
одной только легальности, что он покажет, в какой степени законность есть 
всеобщее и вся ее обязательность заключена в ее всеобщности. Ведь с одной 
стороны, всякое долженствование, всякое установление, выступает как нечто 
чуждое, с другой же — в качестве понятия (всеобщности) оно есть субъективное; 
тем самым оно, будучи продуктом человеческой силы, способности человека 
постигать всеобщее, продуктом разума, теряет свою объективность, свою 
позитивность, гетерономию, а требуемое заповедью выступает [как] нечто, 
основанное на автономии человеческой воли. Однако таким способом позитивность 
была бы уст- 
   и разница между тунгусским 
   веке, а вне его. Иисус не пожелал придать этим заповедям субъективный 
характер, показав, что они суть всеобщие законы, что их всеобщность есть 
проявление человеческой способности, способности постигать всеобщность, 
способности разума; такого рода развитие, которое представило бы заповеди как 
продукт человеческой силы, лишило бы их объективности, позитивности. 1*1 Ибо 
веление долга есть всеобщность, которая остается противоположной особенному, и 
оно угнетено, когда господствует всеобщее. 
   106 
   шаманом и стоящим во главе церкви и государства европейским прелатомЗа или 
между подданным Великого Могола и пуританином, с одной стороны, и человеком, 
следующим велению долга, — с другой, заключается не в том, что одни превращают 
себя в рабов, а другой свободен, а в том, что первые подчиняются господину, 
который находится вне их, второй несет его в себе, будучи, однако, вместе с тем 
своим собственным рабом; для особенного, будь то инстинкты, склонности, 
патологическая любовь, чувственность или как бы это еще ни называть, всеобщее 
неминуемо и всегда есть чуждое, объективное; остается несокрушимая позитивность,
 тем более возмутительная, что содержание, которое получает всеобщее велешк1 
долга, заключает в себе определенный долг, ц тем самым противоречие, 
выражающееся и том, что этот долг одновременно ограничен и всеобщ и в силу 
формы всеобщности предъявляет самые серьезные претензии в пользу своей 
односторонности. И горе человеческим отношениям, не содержащимся в этом понятии 
долга, в понятии, которое, поскольку оно пе есть лишь пустая идея всеобщности, 
но должно проявить себя в действии, исключает все остальные отношения п.ш 
подчиняет их себе. 
   Тот, кто стремился возродит!, человека в его целостности, не мог пойти по 
пути, на котором к разорванности человека лишь добавил не i, бы упрямство и 
высокомерие. Действовать в духе .чаконой пе могло означать для пего действовать 
из уважения к долгу вопреки человеческим склонностям, ибо тем самым обе части 
духа (при подобной внутренней разорванности это нельзя назвать иначе) совсем пе 
находились бы внутри духа законов, но противостояли бы ему, одна часть потому, 
что она является исключающей, следовательно, сама собой ограничена, другая 
потому, что она подчинена. 
   В своей непосредственной противопоставленности законам этот возвышающийся 
над моралью дух Иисуса обнаруживается в Нагорной проповеди, которая 
представляет собой проведенную па ряде примеров попытку лишить законы их 
характера, их формы законов; целью этой попытки является пе призывать к тому, 
чтобы люди уважали законы, а открыть то, что эти законы наполняет, но снимает 
как законы, следовательно, есть нечто более высокое, чем повиновение им, и 
позволяет обойтись без них. Поскольку веления долга предполагают разъединение и 
господство понятия заявляет о себе в долженство- 
   107 
   ваиии, то нечто, стоящее выше этого разъединения, есть бытие, модификация 
жизни, которая лишь применительно к объекту есть нечто исключающее, 
следовательно, ограниченное, поскольку исключение может быть дано только 
посредством ограничения объекта и касается только его. Если Иисус также 
облекает в форму заповедей то, что он противопоставляет законам, что ставит 
выше их («Не думайте, что я пришел нарушить закон; да будет слово ваше; я 
говорю вам: не противьтесь; любите бога и ближнего вашего»), то его изречения 
суть заповеди в совсем ином смысле, чем долженствование, веление долга. Он 
выражает так свое учение лишь потому, что живое мыслится, высказывается, 
предлагается в чуждой ему форме понятия, тогда как веление долга есть понятие 
по самому своему существу — в качестве всеобщности. И если здесь живое является 
людям в форме рефлектироваиного, сказанного, то Кант4 совершенно не прав, когда 
он считает это, не присущее живому, высказывание: «Возлюби господа превыше