стремление, которое стало началом страшнейшего фанатизма, страдающего или 
деятельного. Подобное ограничение любви самой со-боii, ее бегство от всех форм, 
даже если в них ощущалось ды \.iiiне ее духа, если они были созданы им, эта 
попытка бежать от судьбы и есть самая неотвратимая судьба любви; и в этой точке 
связан со своей судьбой и Иисус; он страдает, неся ее, пусть даже самым 
возвышенным образом. 
   * * 
   * 
   С мужеством и верой боговдохновенного человека[*1, будучи одним из тех, кого 
умники обычно называют мечтателями, появился Иисус среди иудеев. Он выступил в 
защиту нового, основываясь на собственном духе, мир лежал перед ним таким, 
каким он должен был стать, и первое, им самим созданное, отношение к миру 
заключалось в том, что он призвал его стать иным. Он начал с того, что воззвал 
ко всем: «Исправьтесь, ибо близко царство небесное». Если бы в сердцах иудеев 
мерцала искра жизни, достаточно было бы дуновения, для того чтобы она вспыхнула 
пламенем, в котором сгорели бы все их ничтожные титулы и претензии; если бы их 
беспокойство и недовольство действительностью основывались на подлинной 
потребности в чистоте, то призыв Иисуса нашел бы отклик и веру, а эта вера 
тотчас же воплотила бы то, во что они уверовали, в наличное бытие. Вместе с 
верой для них установилось бы царство божье. Иисус бы тогда лишь высказал то, 
что неразвитым и неосознанным жило в их сердцах. И вместе с этими найденными 
словами, с осознанием ими своей потребности упали бы их оковы, и прежняя судьба 
была бы повергнута в прах, как умирающая в содроганиях жизнь, и новое встало бы 
перед их взором. Однако, стремясь к изменению существующего, иудеи были вместе 
с тем слишком привязаны к горделивому сознанию своего рабства, чтобы узреть то, 
что они искали, в том, что предлагал им Иисус. Их ответные действия, ответ, 
который гений этого народа дал на призыв Иисуса, был лишь весьма нечистым 
вниманием. Лишь немногие чистые души присоединились к Иисусу, стремясь узнать 
новое учение. Преисполненный 
   [*] который посвящает себя благородной деятельности ради высокого объекта. 
   [*] [Первый вариант продолжения]: Поскольку все, даже самые прекрасные формы 
жизни были запятнаны, Иисус не мог принять пи одной из них. В его царстве 
божием не было места иным отношениям, кроме тех, которые вышли из красоты и 
свободы, жизненные же отношения его народа находились под игом закона и 
корыстного духа. Иисус, по-видимому, не надеялся на то, что весь его иудейский 
род сбросит свое иго, и поэтому предвидел борьбу священного с несвященным, 
жестокость которой внушала ему ужас. «Я пришел не мир принести людям, а меч», — 
сказал он. «Я пришел разделить сына с отцом его и дочь с матерью ее, и невесту 
со свекровью ее, кто любит отца или мать, сына или дочь более, нежели меня, 
недостоин меня». Он мог спокойно взирать на страшное зрелище, на то, как 
разрывались все естественные узы, ибо прекрасные и свободные отношения были 
одновременно и оковами, соприкасающимися с отрицанием святыни, 
взаимопереплетенными с тиранией. Лишь совершенные по своей чистоте души могут 
без скорби и сожаления отделять чистое от нечистого, менее чистые i хит 
держатся за то и другое. В уничтожении этого сплава чистого и нечистого 
неминуемо наносится вред и чистому, которое 
   175 
   ствует не о попытках примирения, не об отдельных нападках на их дух, но все 
его обращения к ним полны яростного ожесточения, гневного обличения их 
враждебного ему духа. В его словах нет даже намека на веру в то, что этот дух 
может измениться. Поскольку для него был неприемлем их характер в целом, он не 
мог при обсуждении с ними религиозных тем ограничиться опровержением и 
поучением. Только обращением к argumentum ad homi-nem заставляет он их молчать; 
противополагаемую же им истину он сообщает другим присутствующим при этих 
беседах людям. Создается впечатление, что после возвращения его учеников (Матф. 
XI) он отказывается от своего народа, почувствовав (ст. 25), что бог откроется 
лишь простым людям. И с этого момента он ограничивает свою деятельность лишь 
попыткой воздействовать на отдельных людей, предоставив народ в целом его 
судьбе. Он обособляется от этой судьбы сам и вырывает у нее своих друзей. Видя, 
что мир не изменился, Иисус бежит от него и от всех отношений с ним. 
Соприкасаясь с судьбой своего народа, он держится совершенно пассивно, даже 
тогда, когда ему самому представляется, что эта пассивность не соответствует 
его помыслам. «Отдавайте кесарево кесарю», — говорит он, когда иудеи обращаются 
к нему с речами о своей судьбе, о том, что они платят подати римлянам 48. Хотя 
ему и казалось несообразным, что он и его ученики должны платить подать, 
возложенную на иудеев, он велел Петру заплатить, дабы не создавать повода для 
недовольства ими49. Отношение Иисуса к государству заключалось только в том, 
что он находился в сфере государственной юрисдикции, и всем последствиям этой 
власти над собой он покорился, хотя и вопреки своему духу; 
   низвергается в прах вместе с нечистым. Однако из-за этого смешения Иисус не 
мог жить в царстве божием, он мог лишь носить его в сердце своем, а входить в 
отношения с людьми он мог только для того, чтобы поучать их. Одно-единственное, 
равное для обеих сторон, свободное отношение заставило бы его вступить в союз 
со всей совокупностью иудейских законов, для того же, чтобы не рвать эти 
отношения и не оскорблять их, ему пришлось бы позволить им захватить себя в 
плен. Поэтому Иисус держался в отдалении от матери, братьев и родных. Ему не 
дозволено было любить женщину, иметь детей; он не мог стать отцом семейства, 
гражданином государства; лишь отказавшись от всех этих форм жизни, мог он 
сохранить чистоту. Ибо все эти формы были осквернены, и, поскольку для 
возвещенного им царства божьего на земле не было места, ему пришлось