задушевность, выраженная для рефлексии как сущность, как дух, есть божественный 
дух, бог, правящий общиной. Можно ли представить себе более прекрасную идею, 
чем сообщество людей, отношение которых друг к другу зиждется на любви? Более 
возвышающую, чем принадлежность к некоему целому, которое в качестве целого, 
единого есть дух божий, чьи сыны составляют единичные части этого целого? И 
разве может быть в подобной идее некая незавершенность, которая отдала бы ее во 
власть судьбы? Или судьба подобна Немезиде и она впадает в ярость при виде 
слишком прекрасного стремления, желания выйти за границы природы? 
   В любви человек вновь находит себя в другом: поскольку любовь есть единение 
жизни, она предполагает наличие в ней разделения, развития, сложившегося 
многообразия последней; и, чем больше форм, в которых жи-нет жизнь, тем больше 
точек, в которых она может объединиться, ощущать себя, тем глубже любовь. Чем 
шире, чем многообразнее отношения и чувства любящих, чем сильнее концентрация 
любви, тем она более замкнута, 
   171 
   равнодушна к другим формам жизни; радость любви переплетается со всеми 
другими проявлениями жизни, признает их, но наличие индивидуальности заставляет 
ее отъединиться; чем более обособлены люди в своем отношении к миру по своему 
образованию и кругу своих интересов, чем больше в них своеобразия, тем более 
ограниченной становится любовь по отношению к самой себе. Для того чтобы 
осознать свое счастье, дать его себе самой, к чему всегда стремится любовь, ей 
необходимо обособиться, даже возбудить враждебность к себе. Любовь многих людей 
друг к другу * допускает лишь известную степень силы, глубины и требует 
равенства духа, интересов, множества жизненных условий, смягчения 
индивидуальных черт; однако эта общность жизни, тождественность духа могут быть 
осознаны — поскольку они не есть любовь — только с помощью определенных, резко 
обозначенных проявлений. Здесь не может быть и речи о каком-либо совпадении в 
познании, об общности мнений. Связь многих людей основывается на совместных 
нуждах, находит свое выражение в предметах, которые могут находиться в 
совместном пользовании, в отношениях, возникших на этой основе, и, наконец, в 
совместном радении о них, в совместной деятельности и совместных поступках; эта 
связь может подкрепляться тысячью различных предметов совместного владения, 
потребления и одинаковой образованности и познавать себя в них. Множество 
одинаковых целей, вся совокупность необходимых условий физического 
существования могут быть предметом объединенных действий, в них отражается один 
и тот же дух; однако этому общему (gerneinsamen) духу доставляет удовольствие 
позволить познать себя в состоянии покоя, радоваться своему единению, 
наслаждаясь самим собой в радости и игре. После смерти Иисуса друзья его 
держались вместе, совместно ели и пили; некоторые их братства отказались от 
всех прав собственности по отношению друг к другу полностью, другие — частично, 
оказывая общине поддержку щедрыми пожертвованиями. Они беседовали о покинувшем 
их друге и учителе, молились вместе и укрепляли друг в друге веру и мужество. 
Враги обвиняли ряд подобных общин в том, что у них существует 
   * [На полях]: Pellew. Ins. Vorr. Forster [Имеется в виду: Nachri-chten iiber 
die Pellew-Inseln zusammengetragen von G. Keate. Aus dem Engl. ubersetzt von G. 
Forster. Hamburg, 1789, S. XXXIV]. 
   172 
   '«iiiiiocti, жен, им же, по-видимому, не хватало мужества || -им-гиты, для 
того чтобы либо нести это обвинение за-. i\ ,1,(чи1(), либо ле -стыдиться его. 
Многие из них отправ- 
   i;i inn, и совместное странствование, стремясь приобщить • км! вере и своим 
надеждам другие народы; и по- 
   |." 1ьку вся деятельность христианской общины сводилась N ному, прозелитизм 
является ее существенной особенностью. Помимо этого совместного потребления, 
совместных молитв, трапез, радости, веры и надежды, помимо е пшственной 
деятельности, направленной на распространение веры и расширение круга 
совместного благочестия, есть еще одна огромная область объективного, которая 
порождает многостороннюю по своим последствиям и значительную по своему 
могуществу судьбу и ведет к многообразной деятельности. В деле любви община 
отказывается от всех единений, в основе которых не лежит самое глубокое чувство,
 от любого духа, если он не есть наи-нысший. Оставляя в стороне прекрасную, 
несмотря на ее противоестественность и пустоту, идею о любви всех людей друг к 
другу, ибо она не определяла стремлений общины, очевидно, что община должна 
была остановиться на самой любви; вне отношений, основанных на совместной вере, 
и отражений этой общности в связанных с верой религиозных обрядах общине было 
чуждо всякое иное объединение в сфере объективного для какой-либо цели, 
развития другой стороны жизни, для совместной деятельности, чужд всякий дух, 
направленный не на соединение для распространения веры, дух, который, играя, 
отражал бы себя и радовался бы себе в иных модификациях и частичных образах 
жизни. Община не узнала бы себя в подобном духе; она бы отреклась от любви 
своего единственного духа, изменила бы своему богу. И не только отреклась бы от 
любви, но и уничтожила бы ее, ибо членам общины грозило бы столкновение их 
индивидуальностей, и с тем большей вероятностью, что образование их было 
[различным]; тем самым они бы попали в зависимость от своих различных 
характеров, отдались бы во власть своей различной судьбы, и тогда вследствие 
любого ничтожного интереса, вследствие незначительного различия 
определен-ностей любовь их превратилась бы в ненависть и они отвернулись бы от 
бога. Эта опасность может быть устранена лишь бездеятельной, неразвитой любовью,
 посредством того, что она — эта высшая жизнь — остается неживой. Так, 
противоестественное расширение сферы любви создало то противоречие, то ложное