нехристианской, какой у них теперь считается философия Гегеля. Но не подумайте 
также, что тот, кто ненавидит философию, доброжелателен к другим наукам, за 
исключением разве только теологии. Ненависть к науке вообще дает себе волю в 
ненависти к философии, ибо философия является наукой, которая представляет 
собой идею науки, представляет дух науки, как таковой, независимо от 
какого-либо определенного предмета. Настроенный против философии теолог только 
из страха или незнакомства с духом других наук не распространяет своей 
ненависти на них. Если он честен и смел, он должен это сделать, потому что в 
Библии сказано: что не за меня, то против меня. Физика, астрономия, ботаника, 
психология, анатомия, юриспруденция, по мнению правоверных, не за Христа, 
следовательно, против Христа. Как много людей благодаря физике, медицине, 
юриспруденции совершенно освободилось от христианской веры! Да и откуда же 
происходит дух вольнодумства, как не из этих наук? Они не христианские, 
следовательно, антихристианские науки. И в самом деле, эти науки, да и вообще 
наука в то время, когда господствовал дух теологии, считались науками самими 
для себя и, следовательно, нехристианскими науками; занятие ими одобрялось и 
освящалось не ради них самих, а только как средство прославления теологии
Известно, что Лютер был прежде решительным врагом философии, позднее он стал её 
признавать, но только по причинам внешней необходимости, только с точки зрения 
её полезности для теологии. Он, например, говорил: "Я убежден, что истинная 
теология не может существовать без наук". В этом же духе рекомендовал философию 
и Меланхтон: "Во имя блага церкви, которое вы должны всего ближе принимать к 
сердцу, я заклинаю вас не пренебрегать философией, так необходимой для теолога".
 Также и остальные богословы этого века занимались науками только по внешним, в 
сущности чуждым для науки причинам. Так, Мельхиор Адам в своем труде 
Жизнеописания теологов, в жизнеописании вышеупомянутого Дав. Рунгиуса, ясно 
указывает, что Рунгиус изучал также и философию, ибо понимал, как она полезна 
для теолога. В биографии другого богослова Адам поднимает вопрос: "Подобает ли 
теологу заниматься математикой?" - и утвердительно отвечает на него цитатой из 
Августина, в которой говорится о пользе математики для теологии

Поэтому, пока господствовала теология, научный дух был угнетенным духом. Даже и 
впоследствии, когда ортодоксия была уже скорее только уважаемой, чем 
действительно господствующей силой, у научного духа были подрезаны крылья; он 
перепархивал только с места на место, как птица в клетке, и не мог свободно 
взлететь на воздух. Он был косным, нерешительным, робким, нечестным в отношении 
самого себя, полным противоречий самому себе, оговорок, исключений и ложной, не 
относящейся к делу осмотрительности; вес исследования допускались только до 
известной, произвольной в отношении изучаемого предмета границы; ни одна мысль 
не формировалась и не высказывалась без тщательного изучения вопроса, 
ортодоксальна она или антиортодоксальна; везде примешивалась религия; ни один 
предмет не рассматривался самостоятельно, сам по себе, в своих собственных 
интересах, но только в интересах теологии; ни одно учение не обсуждалось и не 
ценилось само по себе, а только с точки зрения тех выгод или убытков, которые 
он может принести вере

Так, картезианцы выдвигали в качестве критерия истинности своего учения о том, 
что животные - это только бездушные машины, в особенности то соображение, что 
если одарить животное способной к познанию душой, то этим упраздняются 
естественные доказательства в пользу бессмертия души человека, и что именно 
поэтому безбожники и эпикурейцы - самые упорные противники их учения. Кроме 
того, правильность своего воззрения они старались подкрепить его 
согласованностью не только с догматом о бессмертии, но и вообще с религиозными 
представлениями о сущности бога. И нельзя отрицать, что с точки зрения 
религиозных представлений основания для их утверждения были неопровержимы. Из 
положения святого Августина, что бог справедлив и поэтому несчастья являются 
необходимым доказательством греха, они вывели заключение, что если бы у 
животных была способность чувствовать, то они оказались бы ввергнутыми в беду 
не за грехи, следовательно, они должны быть бесчувственны, ибо в противном 
случае бог был бы несправедливым и жестоким богом, подвергающим ни в чем не 
повинные существа всевозможным страданиям и боли и никогда не вознаграждающим 
их за это. Далее они заключали, что бог, так как он все делает и творит только 
во славу свою, не мог сотворить способные к познанию и любви души, не сделав их 
способными и не обязав их полюбить себя, но что он, если бы он дал животным 
душу и, следовательно, способность чувствовать, сотворил бы их только для 
телесных наслаждений, для состояния удаления от бога, следовательно, для греха. 
Отвратительное, невыносимо отвратительное в научных спорах в век ортодоксии 
вызывалось именно тем, что к этим спорам всегда примешивались интересы религии, 
всегда один противник ставил на вид другому сомнительные для интересов веры 
последствия его утверждений. Так, спор Бейля с Леклерком о пластических натурах 
Кедворта и Гру вертелся только вокруг того, дается ли этим оружие в руки 
сторонников или противников атеизма. Даже Лейбниц особенно любил рассматривать 
как свои собственные мысли, так и мысли других философов с внешней точки зрения 
их последствий для интересов теологии, делая это из снисхождения или 
угодливости к своему времени или же оттого, что он действительно был ограничен 
рамками своего времени. Таким образом, философы всегда одним глазом смотрели в 
философию, а Другим в то же время заглядывали в теологию. Их дух был по 
нераздельным, безусловным, но относительным в самом себе, раздвоенным и потому 
двусмысленным. Они не придерживались единственного критерия в философии: 
правильно или ошибочно что-нибудь само по себе. Как все-таки верно и для своего