представления, поражающие своим сходством с христианскими представлениями, 
являются не остатками какой-либо первоначальной, исторически существовавшей 
религии или зачатками, предвестниками христианской религии, но возникшими из 
природы религии, из её внутренних законов, из её сущности, необходимыми, для 
религии необходимыми представлениями. Законы религии именно и являются 
необходимыми представлениями; разницу, разумеется существенную разницу, 
составляет только содержание этих представлений, которое может быть даже 
нерелигиозным, то есть противоречащим истинной сущности религии. Итак, 
христианская религия имеет необходимое происхождение, происхождение, 
обоснованное природой религии. Она должна была быть такой, как она есть, если 
только она хотела соответствовать сущности религии

Второй корень её происхождения во времени, исторический. Христианская религия 
могла родиться только в то время, когда она появилась, - во время заката 
античного мира, во время величайшей испорченности, гибели всех национальных 
различий, всех национально-нравственных связей, короче говоря, всех принципов, 
которые несли и двигали старый мир, пока существовали классические народы, были 
классические времена. Только в такое время могла сформироваться религия, чистая,
 свободная от каких-либо посторонних составных частей, и принять 
соответствующий её сущности образ. Как часто бывает, что в совсем плохой, 
морально и экономически пришедшей в упадок семье в одном из детей сохраняется 
чистое сердце и глубокое, святое чувство к семье; и это кажется чудом, так как 
противоречит обычным предположениям и опыту, но тем не менее это естественно и 
закономерно, ибо горе от раздоров и несогласий вселяет в душу ребенка ужас к 
ним, ребёнок замыкается в себе, чтобы здесь, в своем внутреннем мире, обрести 
то, чего ему недостает во внешнем; так же в то время дело обстояло и с 
христианством. Это верно, что добро узнается через самого себя, но добро 
узнается через самого себя также, когда его познают с помощью плохого; ощущение 
несчастья от плохого есть ощущение счастья от хорошего: отсутствие обладания 
благом часто дает те же результаты, что и обладание им. Прежние языческие 
философы, жившие ещё в классические времена древнего мира или в то время, когда 
ещё свежо и живо было воспоминание о них, и сами находившиеся в сложных 
политических отношениях, мыслили поэтому идею нравственности не с решительной 
последовательностью, не независимо, не самое по себе, но всегда в отношении к 
национальным, политическим целям. Отсюда эти отталкивающие и безнравственные в 
наших глазах, но тогда злободневные и понятные для их общего, направленного на 
политико-нравственные цели духа мысли древних философов, например относительно 
общности женщин, вытравливания плода, уничтожения слабых детей. Христианство 
обязано своей чистотой, своей строгостью, своей последовательностью именно 
политико-нравственной испорченности своего времени; дух отвернулся тогда от 
какой бы то ни было политики; вместе с этим скверным миром он отказался от 
всего мира. Во внешнем мире не было ничего больше, что могло бы привлечь его к 
себе, очаровать взор, соблазнить сердце. Человек был пресыщен жизнью" 
наслаждения ему надоели. Жажда наслаждений, сладострастие римского мира были не 
чем иным, как отчаянным, разрушающим само себя, ненавистным самому себе 
наслаждением, не чем иным, как облеченной в пышность разрухой. Только во 
времена такого ничтожества, в таком мире идея нравственности, являющаяся 
единственно значительным и истинным в христианстве (если по крайней мере 
принять во внимание его конечную цель, сбросив восточную разукрашенность с 
действительного смысла посредствующих образов), могла получить такую чистоту. 
Уже Ламот ле Вайе делает в "О добродетели язычников" следующее замечание: "...
самые прекрасные образцы добродетели встречаются в самые испорченные столетия; 
добродетель укрепляет себя, сопротивляясь греху; и противостояние 
противоположностей заставляет обе стороны проявляться с двойной силой". Если же 
христианство с самого начала присоединилось к национальным целям, то это значит 
только то, что вообще ничто сразу при своем появлении не обнаруживает своей 
действительной сущности

Если это только что указанное происхождение вашей религии из природы религии и 
времени покажется вам малопочтенным, слишком будничным, то я напомню о вашей 
вере в чудеса, которая у вас общая со всеми другими народами. Если вы одинаково 
много говорите о божественности и внутренней правде учения и если вы, говоря 
так, проявляете очень либеральное отношение к чудесам и, по-видимому, не 
придаете им особого значения, то все-таки, когда кто-то выступает в отношении 
их отрицательно, по вашему гневу в его адрес видно, что чудеса во всяком случае 
что-то очень важное для вас и что, следовательно, вы говорите одно, а думаете 
другое. Тот, кто отнимает у вас чудеса, считается у вас нехристианином. Вера в 
чудеса у вас срослась с христианством, идентична с ним. Но вера в чудеса 
имеется во всех народных религиях. Поэтому по всем законам правды и разума 
справедливо следующее заключение: чудо есть естественная потребность, форма 
представлений народной религии. Чудеса христианства возникли из той же 
потребности, той же необходимости, что и чудеса язычества. Вера в чудеса - 
психологический закон; чудеса не только не сверхъестественное, они даже 
закономерное и соответствующее религиозному духу явление. Вы отличаетесь от 
язычников только целью, качеством, родом ваших чудес. Поэтому если вы будете 
стыдиться естественного происхождения вашей религии, то вам следует больше 
всего стыдиться вашей веры в чудеса, которая имеет очень естественное 
происхождение. Если вы возразите мне, что ваши чудеса никак нельзя сравнивать с 
чудесами язычников, так как ваши чудеса истинные, а их ложные, а потому ваша 
вера в чудеса обоснованная, а их ошибочная, то я отвечу, что вопрос о том,