|
Циммерманн98 ("Опыт врачебного искусства" сообщает о человеке, который не
выносил разговоров. Но в сущности в основе идиосинкразии лежит отношение к
определенным вещам, которые сами по себе (по цвету, запаху или форме) заключают
нечто специфическое, известное, пикантное свойство; в связи с особенностями
другого субъекта это свойство так или иначе на него воздействует, безразлично -
приятным или неприятным образом; но всегда это специфическое чувство есть
восприятие специфического свойства объекта, отличительного признака, которым
данная вещь выделяется среди всех других. Большинство людей испытывают страх
перед амфибиями, и не без основания: они по большей части вредны, или во всяком
случае это чрезвычайно странные, парадоксальные создания. Как часто чувство
отвращения к вкусу вредного вещества в сомнительных случаях предостерегает и
предохраняет нас. Итак, что же иное представляют такие чувства, как не
непосредственные, весьма решительные, категорические (как отрицательные, так и
утвердительные) представления, как бы пророческие символы специфических
качеств; эти представления, разумеется, раскрывают предметы только в их
отношении к нам, но все-таки они - результат объективных их признаков;
поэтому-то они и проявляются как чувства и так и называются. Но хотя и чувства
являются своею рода представлениями, все же, несмотря на это, весьма важно
точно различать чувство и ощущение, ощущение (как субъективное выражение
объекта) и представление (как объективное его выражение). Ведь Лейбниц и сам
говорит, что имеется бесконечное число разных ступеней представлений, и
отличает представление от ощущения. Эмпирическая психология, возникшая ещё в
эпоху лейбнице-вольфианской философии, справедливо упрекала последнюю в том,
что она придавала перцепции слишком широкий в общий смысл и недостаточно
расчленяла душевную деятельность (см. Тетенс. Философские опыты о человеческой
природе; Майнерс. Основы учения о душе. Однако эмпирическая психология в свою
очередь понимала представление у монады в крайне ограниченном и субъективном
смысле, во всяком случае не соответствующем лейбницевскому, при этом
принимались во внимание только такие представления, какие мы имеем, например, о
лошади, солнце, человеке (том или другом-безразлично). К тому же эта психология
не учитывала того, что эти представления выражают не род, а только особый вид
представлений, во всяком случае в смысле Лейбница. Представление одной монады о
другой не есть безразличное, но по существу необходимое, есть представление о
своем alter ego другом Я. Я могу не иметь представления о лошади, о солнце, но
монада не может быть без своих представлений. Хотя в главе одиннадцатой
представление сравнивалось с воспоминаниями, но не придают ли этому сравнению,
вскрывающему несомненный дефект монадологии, большего значения, чем следует,
упуская из виду то отношение, при котором это сравнение только и имеет смысл
(оно скорее верно безотносительно, безоговорочно; оно весьма удачно вскрывает
основной недостаток философии Лейбница. Страдательные состояния лейбницевских
монад мнимые, но и действуют они также фиктивно; они не субстанции, а только
изображают субстанции; это комедианты). Конечно, это глубокая мысль Лейбница,
что представление, или перцепция, есть сущность души. Она кажется односторонней
лишь в том случае, если понимать само представление в ограниченном смысле и не
принимать во внимание, что предмет представления - Вселенная, бесконечность,
что качественно бесконечное составляет предмет отчетливого, адекватного
представления, а количественно бесконечное - предмет смутного представления.
Точка зрения, исходя из которой представление возвышается до общего принципа, с
логической и с исторической точки зрения есть позднейшая и более возвышенная
позиция, чем та, исходя из которой ощущение как существенное определение
вводится в понятие объективности, но тем самым ликвидируется понятие
объективности, ибо точка зрения непосредственного, нерасчлененного единства с
природой является изначальной и наиболее субъективной позицией человека. Ещё
Глиссон, взгляды которого сходны со взглядами Кампанеллы, если сознательно и
критически пересмотреть последние, представляет тому доказательство,
рассматривая ощущение как некую разновидность (species) и в то же время
расценивая представление как универсальное свойство всякой субстанции вообще.
Глиссон полагает, что "Кампанелла прямо присвоил неодушевленной материи
представления в большей степени, чем мне это кажется приемлемым". "Трактат об
энергетической природе субстанции, или "О жизни природы и так далее". Он
рассуждает так: ведь представление просто, ощущение же есть нечто составное,
это как бы повторенное, удвоенное представление, представление представления.
"Представление, которое вызывается в известном органе чувств, через посредство
нервного возбуждения передается мозгу, где оно представляется, то есть
ощущается вторично". Также и Бэкон уже выразительно замечает, что следует
строго различать представление и ощущение, и совершенно открыто выводит многие
естественные явления в телах из силы перцепции. Человек исходил не из себя, а
из созерцания и наблюдения над природой, когда он приписал ей внутреннее
душевное начало деятельности, не находя только для этого соответствующего,
более отчетливого выражения помимо понятия представления. В самом деле,
представление есть сам по себе объективный элемент в нашей субъективной сфере,
отличный от нашего субъективного ощущения, воли и самосознания; правда, в
природе нельзя найти представления в таком виде, в каком оно нам дано, и это
потому, что в нас с представлением связано сознание и ощущение.
Таким образом, Глиссон и Кампанелла пришли к мысли о перцепции благодаря
физиологии, наблюдениям над явлениями животной жизни и над так называемыми
инстинктами; Бэкон же пришел к этому же понятию через физику, благодаря
наблюдению над явлениями, в которых одно тело воздействует на другое,
непосредственно с ним не соприкасаясь, во всяком случае без видимой и заметной
среды, - таковы явления магнетизма; Лейбниц пришел к этому же понятию, опираясь
|
|