познает бога, но это самопознание бога в человеке есть лишь вторичное познание, 
удвоение первоначального, независимого от человека самопознания бога. Наши 
представления о боге, в коих он пребывает в нас, являются лишь представлениями 
о представлениях, которые бог имеет сам о себе и в коих он пребывает в самом 
себе.
Поскольку уже на экзамене по логике и психологии, которому Бахман подверг 
Гегеля, последний был провален с позором и насмешкой, нас ни в малейшей мере не 
может удивить, что Гегель у него в конце концов терпит поражение и со своим 
естественным правом. В качестве образца такой критики, равно как и способа 
рассмотрения философских понятий может служить ещё следующий пример. Прекрасное,
 столь же глубокое, как и истинное гегелевское понятие о нравственной сущности, 
как она осуществляется в семье, по мнению Бахмана, противоречит 
действительности и никуда не годится на том основании, что "некоторые семьи 
очень испорчены и глубоко пали, в других - только отдельные члены семьи и 
только в очень немногих семьях все члены стоят на высокой ступени 
нравственности".
О небо! Неужели философ должен выводить понятие предмета не из его истинного, а 
из его ложного, несовершенного существования? Разве он должен изображать 
сущность поэзии по стихотворениям какого-нибудь Готтшеда 4? Должны ли служить 
моделями для философа уродливые ублюдки или, напротив, подлинные произведения? 
Разве при создании понятий перед ним не должны парить самые лучшие образы? Если 
Бахман когда-нибудь захочет дать нам новую философскую систему и при создании 
её понятий перед его умственным взором будут те же картины, которые парят перед 
ним, когда он критикует Гегеля, что за создание окажется продукт его любовных 
свиданий с философией?! Впрочем, то, что Бахман даже в популярной сфере 
гегелевской философии не нашел правильного применения не только для своего 
разума, но даже и для своих глаз, может удивить лишь тех, кто не знает, что 
эмпирики типа Бахмана оказываются идеалистами как раз только там, где для 
познания предмета в его истинности и действительности надо быть реалистами и 
применить свои органы чувств, там же, где один лишь идеализм выступает как 
подлинная эмпирия и является единственным "органом" правильного познания, они 
выступают только как реалисты.
После того как мы охарактеризовали критику господина Бахмана в целом, вникнем 
теперь в частности, чтобы лучше обосновать и подтвердить наше суждение.
Главным предметом полемики Бахмана является учение Гегеля об идее. В своем 
предисловии к "Феноменологии", притом именно в противоположность декламационным,
 в то время "имевшим хождение идеям красоты, святости и добра", Гегель говорит, 
что платоновская идея означает не что иное, как "определенную общность, вид". В 
своем введении к "Логике" Гегель, напротив, упоминает об идее Платона словами:
"Она есть всеобщее или, точнее, понятие предмета", т. е. употребляет выражение, 
которое гораздо более универсально и идеально и уже одним этим могло бы 
удержать господина Бахмана от всех тех выводов, какие он делает из 
двойственного по смыслу выражения Art вид. Приведем полностью это заслуживающее 
внимания место: "Идея Платона есть не что иное, как всеобщее или, вернее, 
понятие предмета. Только в своем понятии нечто имеет действительность: 
поскольку оно отлично от своего понятия, оно перестает быть действительным и 
есть нечто преходящее; этой преходящей, недействительной стороне предмета 
принадлежит свойство осязаемости и чувственного вне себя бытия".
Однако господин Бахман придерживается ("Анти-Гегель", стр. 27) только того 
высказывания в предисловии к "Феноменологии" и одного места в "Истории 
философии", где "Гегель говорит в согласии с Платоном, что платоновская идея 
есть род, вид". Бахман, не вдаваясь в размышления, выдает этот, правда, очень 
характерный термин (ибо на самом деле выражение "вид" не может быть не чем иным,
 как метким словом, которым Гегель пользуется лишь для того, чтобы дать сначала 
некоторое понятие об идее только в самой общей форме, дать некоторую исходную 
точку для более полного определения) за подлинное название, за позитивное, 
полное, существенное определение, которое Гегель дал идее. Для доказательства 
поверхностности рассуждений Бахмана и его понимания читаемого можно привести 
здесь некоторые из важнейших высказываний Гегеля о платоновской идее из его 
лекций по истории философии. На стр. 199 II тома об идее сказано: "Она не что 
иное, как всеобщее, и это всеобщее должно быть взято не как формально-всеобщее, 
по отношению к которому вещи составляют лишь некоторую его часть, или, как мы 
говорим, представляет собой лишь свойства вещи; но это всеобщее берется как в 
себе и для себя сущее, как сущность, как то, что одно является истинным, что 
одно существует". Сюда относится место на стр. 224, на которое ссылается 
господин Бахман и которое гласит: "Всеобщее прежде всего неопределенно, оно - 
абстракция и, как таковая, не конкретно само по себе; но это существенно 
зависит от дальнейшего определения всеобщего в себе. Платон называл это 
всеобщее идеей, что мы переводим ближайшим образом как род, вид; и идея, 
конечно, есть род, вид, однако такой, который может быть понят больше мышлением,
 существует больше для мышления. Поэтому под идеей надо мыслить себе не нечто 
трансцендентальное, потустороннее;
не является чем-то субстанцированным, изолированным в представлении, но есть 
род, genus. Идея легче воспринимается нами под названием всеобщего. Красота, 
истина, добро сами по себе есть род". Но что Гегель понимает под родом, ясно из 
приводимого вслед за этим примера с животным, о котором он говорит: "Оно - 
живое, это его род; жизнь есть его субстанциальное, истинное, реальное; 
отнимите у животного жизнь, и оно превратится в ничто". На стр. 227 сказано: 
"Идея есть всеобщее, мысль и существует (объективно)". На стр. 229 говорится: 
"Она - всеобщее, но всеобщее как само себя определяющее, конкретное в себе. Это