Эмпиризм воображает, что он объясняет происхождение идей, если выводит их из 
чувств; он обрывает на чувственном; чувственное для него есть нечто 
необходимое;
оно с его точки зрения не нуждается в установлении своей зависимости от 
чего-либо и в дальнейшем объяснении; оно для эмпирика есть нечто 
непосредственно и само собой понятное, само по себе ясное, достоверное и 
реальное; таким образом, условие он превращает в причину, материальное - в 
формальное, страдательное - в деятельное, а деятельное, душу, дух - в нечто 
страдательное. Зрение и слух, важнейшие в отношении познания функции 
чувственности, для эмпирика - абсолютный факт, то есть такой, какой он просто 
предполагает, а не делает уже более предметом своего исследования, чтобы 
спросить себя: как возможны зрение и слух? Если бы он ставил себе этот вопрос, 
то понял бы, что как раз возможность зрения сама есть мышление. Оставим вовсе в 
стороне представления о величине предмета, его форме, положении, расстоянии, 
представлении, приобретаемые человеком, согласно опытным данным, только 
посредством сравнения и суждения; и тогда восприятие предмета как объекта вне 
меня будет уже чисто духовным актом, будет уже сознанием, уже мышлением, хотя 
ещё скрытым, окутанным и связанным в созерцании;
это мышление только позднее выступает как мышление для себя, когда индивид 
созревает для самостоятельности. Ведь это уже тривиальная истина, что простой и 
даже просто необразованный человек теми же самыми глазами и ушами, и, может 
быть, даже физически лучше устроенными, видит и слышит не то, что воспринимает 
образованный человек, и не так, как он. Все коренится в созерцании; это 
правильно; но чтобы найти и видеть, нужно мыслить. Как это можно наблюдать на 
некоторых замечательных явлениях у низших пород животных, глаза и уши животного 
имеют существенное значение лишь с точки зрения его самосохранения; они его 
телохранители, обеспечивающие его жизненные потребности. А у человека они 
получают более высокий смысл, отличный и независимый от связи с жизненными 
потребностями, - смысл теоретический. Чувства здесь уже изначальные эманации 
теоретической способности. Человек рожден для теории. Чувства - средства его 
познания; но такие средства, которые действительны и могут быть средством лишь 
при условии наличия их внутренней цели, когда они способны к теоретической 
деятельности, к мышлению. Чувства освещают нам мир; но их свет не собственный, 
а исходящий от центрального солнца - духа. Удивление есть начало познания, но 
удивление возникает не из чувства, а из духа при посредстве чувств.
Великое историческое значение эмпиризма состоит во всяком случае в том, что он 
восстановил в своих правах чувства как средство познания и вообще возвысил 
область косвенных причин, эмпирического до уровня необходимого и существенного 
предмета. Только эмпирической философии обязаны мы прежде всего тем, что 
освободились от величайшего, бесконечного зла, мучившего человечество, - от 
ужасов страха перед богами, от ужасов суеверия, что мы перестали быть глупцами 
и рабами произвола демонической власти; только эмпирической философии обязаны 
мы тем, что ужо не трепещем, как было раньше, преисполненные смертельного 
страха, перед туманными кометами или перед невинной, залетевшей к нам бабочкой 
- мертвой головой, что мы в жилках и пятнах на крыльях саранчи - этого 
приносящего опустошение путешественника - не читаем букв, означающих гнев божий,
 ira dei, что нас уже не вводят в заблуждение светлячки, обозначая в виде 
горящих угольков скрытый клад. Эмпиризм сделал возможным свободу и 
самостоятельность мысли, освободил её от цепей веры в авторитет, указал людям 
на священное, неприкосновенное, естественное право собственного наблюдения и 
исследования. Отсюда вытекает прекрасное изречение Локка: "Чем самостоятельнее 
мы познаем истину и основание, тем реальнее и вернее наше знание. В науке 
каждый обладает знанием в меру его реальности, поскольку он понимает основы 
знания. Таково его истинное богатство, достояние, которым он владеет и хозяином 
которого он вправе себя назвать". Горе тому философу, который не усвоил себе 
эмпиризма как органа познания и игнорирует область посредствующих сил и причин; 
который там, где уместен лишь рациональный эмпиризм, прибегает к так называемым 
философским дедукциям, желая продемонстрировать нам как божественную 
необходимость, как истину разума нечто такое, что, может быть, всецело 
опирается на частные, временные, конечные основания. Но эмпиризм не знает своих 
границ и пределов, если он хочет быть самостоятельным и пытается выдвинуть себя 
в качестве философии. Он превращает условие в причину, посредствующее выдвигает 
как первое и изначальное: он придерживается только явления и индивидуального; 
понятие единства, цельности сущности, субстанции у него исчезает. Так эмпиризм 
превращает опосредованное возникновение понятий в первоначальное; приемы, 
благодаря которым возникают частные понятия, приемы чисто произвольные - 
наблюдение, рефлексию, абстракцию - в родовой, всеобщий, необходимый метод. Но 
наблюдение, абстракция, рефлексия предполагают уже в качестве своей предпосылки 
мышление, а мышление невозможно без имманентных определений, хотя первоначально 
они и не проявляются и не функционируют как сознательные, подлинные, точные 
понятия, хотя мышление вообще раскрывается в начале не как мышление, но как 
созерцание. Из чувственного созерцания, которое не есть в то же время, и притом 
уже изначально, духовное, мыслящее созерцание, никогда не возникнут понятия, 
потому что их происхождение пришлось бы выводить из ничто. Человек отправляется 
от единства созерцания и мышления; его предметом ни в коей мере не являются 
единичные, обособленные чувственные объекты как единичные и особые; 
отличительные признаки единичности, обособленности и всеобщности 
устанавливаются позднее. Человек начинает с безразличной целокупности - 
единичное для него есть само всеобщее, он начинает, как это своеобразно выразил 
уже Кампанелла и на что указывал также Лессинг, с неопределенной всеобщности.