зрения - в точку зрения метафизическую; она выражает истину, данную человеку 
как моральному и личному существу с точки зрения жизни также в форме истины 
теоретической, в качестве истины для человека как существа мыслящего; теология 
превращает отношение бога к человеку в его по себе бытие, в последнюю, 
безусловную и непреодолимую границу. Таким образом, в религии бог является 
объектом для человека в качестве лица или личного существа; здесь бог не 
существует для него, если он не оказывается для него таким личным существом, 
ведь сам человек здесь обнаруживает себя в качестве личного существа, хотя бы 
он почти сошел на нет под влиянием чувства покорности и сокрушенного сердца:
ведь это отрицательное отношение к самому себе все же является чем-то личным, 
касающимся только себя самого. Но теология, поскольку она желает 
философствовать и теоретизировать, или философия, испорченная теологией, тотчас 
выдвигает личность как некое метафизическое определение, придает практическому 
определению теоретическую реальность и оказывается тем самым в конфликте с 
философией и разумом, устраняя научную точку зрения как нечто самостоятельное. 
В самом деле, для безличной деятельности мышления бог неизбежно оказывается 
определен не как личное существо, но как то, что Анаксагор называл я умом, 
Платон сущи, Аристотель- самостоятельным бытием, объектом метафизики, Спиноза - 
субстанцией, Лейбниц - монадой, Гегель в конце своей "Логики" - идеей, Фихте в 
свой ранний период - Я (это Я по существу надо отличать от личного, или 
человеческого, Я). Лейбниц говорит: "Если необходимо свидетельство, вытекающее 
из более глубокой философии Платона, то следует прочесть его "Парменида" и 
"Тимея"; в "Пармениде" удивительным образом раскрывается учение о едином и 
бытии, то есть боге, - ведь ни одно создание не является сущим, но лишь чем-то 
существующим; в "Тимее" же телесная природа всецело объясняется из движения и 
формы" и так далее. Все точки зрения, ставящие личность в философии во главу 
угла, носят теологический, нефилософский, антифилософский характер.
Философия Якоби, которая особенно акцентировала на личности, акцентировала 
самым решительным и вдохновенным и вместе с тем воистину свирепым и 
фантастическим образом, есть философия, которая сама себя упраздняет. В самом 
деле, здесь на место подлинного мышления ставится мышление воображаемое, здесь 
у мышления нет имманентного содержания, нет определения предмета, почерпнутого 
из природы мыслительного отношения. Превращать же определения, которые даются 
предмету с практической точки зрения, в определения мысли - значит сводить дело 
к представлениям, вместо того чтобы мыслить. Так же обстоит дело с 
представлением творения из ничего. Здесь очевидным образом превращается в норму 
и в определенную точку зрения практический взгляд человека, которым 
определяется его отношение к вне его находящимся вещам и который из них 
извлекает нечто в соответствии со своими практическими целями и решениями; 
согласно этой норме, мы и должны мыслить изначальное отношение бога к миру. 
Ничто есть просто мысль, посредством которой рефлексия как бы хитро отнимает, 
исправляет или, скорее, отрицает основное представление и предположение, что 
практическая точка зрения есть точка зрения не только человеческой, но и 
божественной личности, ибо ничто должно выразить различие между божественной 
или человеческой практикой или действием. Но мысль в том виде, как она 
возникает в пределах сферы представлений из сознания своей несоразмерности и 
как она достигает своей значимости, есть лишь ограничение или, скорее, 
отрицание того представления, к которому мысль приступает, есть лишь 
отрицательная мысль, на самом же деле это в свою очередь новое, другое 
представление, таким образом, ничто является здесь лишь пустым представлением. 
При этом ничего не мыслится, точнее, ничто есть абсолютное отсутствие мысли, 
поэтому сам бог был понят как ничто, как более глубокое мышление, проснувшееся 
в пределах указанного круга представлений, и ничто было понято как ещё 
неопределенная сущность, - это мы находим у Скота Эриугены и у Якова Бёме. На 
этом основании теология должна была объявить свои догматы чем-то сверхразумным; 
да они и в самом деле таковы, ибо каждый догмат сам по себе является 
противоречием, таким противоречием, где субъект отрицает предикат, предикат - 
субъект, другими словами, где представление отрицает мысль, а мысль в свою 
очередь отрицает представление.
Итак, подлинное взаимное обоснование философии и теологии ни в коем случае не 
заключается в доказательстве того, что в основе догматических представлений 
лежат мысли, разумные истины. В самом деле, догматы не что иное, как 
практические определения, носящие на себе печать чего-то метафизического. 
Философия никогда не может и не должна объединяться с теологией в её 
теоретических и метафизических выкладках. Вообще философия может иметь к 
теологии отнюдь не синтетическое, а только генетическое отношение. Её роль 
заключается только в том, чтобы генетически развить точку зрения, составляющую 
основу теологии, религиозную точку зрения, и этим обосновать её как реальную и 
существенную; другими словами, вывести из определений, согласно которым бог 
есть объект ума, определения, содержащие принципы практической точки зрения. А 
определение, при помощи которого бог из объекта ума становится объектом 
восприятия и уверенности, есть идея добра; ведь добро есть не что иное, как 
истинное в том виде, в каком оно является объектом восприятия и уверенности. Но 
всякое действительное соединение догматических и метафизических определений, 
всякое объединение теологической и философской точек зрения, как это часто 
практикуется в наше время, есть в высшей степени нескладная, извращенная, 
ложная затея, напоминающая замысел Тихо де Браге примирить систему Птоломея с 
системой Коперника 87. Такое примирение или, вернее, смешение представляет 
видимость глубины, но по сути есть простая видимость. Это поистине извращение 
духа, а поэтому продукт ублюдочных и помраченных голов, которые не могут