представлять себе бога в виде фабриканта, делающего тайну из способов, какими 
он осуществляет производство, или представлять его себе в виде артиста, 
направляющего и приводящего в движение невидимыми нитями фигуры марионеток и 
лишь время от времени, когда это становится необходимым, показывающего свою 
руку, а после этого тотчас снова скрывающегося за кулисами; ведь мы ничего не 
отнимем от бога, познавая его, скорее, как говорит Лейбниц, "мы его тем больше 
любим, чем больше его познаем"; бог, как нечто бесконечное, является 
неисчерпаемым предметом знания. Только чувственное невозможно узнать или можно 
узнать лишь в образах, лишь символически, лишь в тусклом и смутном виде, ибо 
чувственное по своей природе есть нечто чуждое духу, разуму. Оно живет лишь в 
чувстве. Ведь свойства и действия даже такого минерала, как магнит, 
двусмысленная, иллюзорная жизнь растения, человек со своими бесчисленными 
ужасными противоречиями познаются с бесконечно большими трудностями и даже 
оказываются более непонятными, чем абсолютно положительная, простая, 
самодовлеющая, непротиворечивая, ясная жизнь и сущность божественной субстанции.
 Существо, в котором разрешаются все загадки, не может в свою очередь стать 
загадкой; та сущность, которая составляет основу всякого знания, не может быть 
темной стороной,  "не сущим" познания; ведь всякое знание в пределах своей 
специальной сферы, в качестве своей основы предполагает бесконечную идею: так, 
наука права предполагает идею всеобщей, абсолютной справедливости, идею, 
выражающую существенную реальность, божественную сущность. Правда, несколько 
иначе обстоит дело при такой точке зрения, когда речь идет не только о воле 
бога, но о его конкретной воле, об его особых отдельных волевых актах, целях, 
планах, советах и намерениях. В самом деле, кто может проникнуть в намерения 
какого-либо существа? А эта точка зрения как раз и есть теологическая точка 
зрения. Поэтому возникает вопрос, как мог и должен был действовать Лейбниц, 
чтобы разрешить свою задачу, как мог он, если нам будет позволено так 
выразиться, одновременно удовлетворить интересы теологии и интересы философии, 
как мог он связать совершенно различные, даже противоположные категории, на 
которые опирается теологическая и философская мысль. Мы не будем ставить вопрос,
 как мог Лейбниц совместить со своей философией ортодоксальные представления 
своего времени; поставим вопрос шире, ибо это более интересно. Мы сведем также 
основное содержание "Теодицеи" к противоположности веры и разума и к 
возможности их опосредования, хотя открыто Лейбниц трактует об этом лишь в 
своем "Рассуждении о совместимости веры с разумом": но при известном 
размышлении ясно, что вся тема "Теодицеи" сводится к тому, чтобы согласовать 
веру с разумом.
Категория, которой оперирует теология, сводится к отношению, основная категория 
философии - субстанциальность. Философия относит предмет, представляющий собой 
предмет всех предметов, непосредственно лишь к самой себе и только 
опосредованно и косвенно связывает его с человеком, теология же относит его 
непосредственно и только к человеку. В теологии Солнце движется вокруг Земли, в 
философии - Земля вокруг Солнца. Поэтому всякая философия, даже философия 
Лейбница, по отношению к теологии неизбежно представляет собой спинозизм, 
пантеизм. Спинозу упрекали в атеизме. А почему? Потому, что он отрицал у бога 
волю и разум. Почему же он их отрицал? Неужели потому, что его дух был 
безбожным или атеистическим? Наоборот, только потому, что он волю и разум 
считал несовместимыми с идеей бесконечной субстанции, считал их недостаточными. 
Для него они были пределом, чем-то недостойным. Он отрицал, будто бог нечто 
видит только потому, что бог был для него созерцаемым светочем. Спиноза отрицал 
разум у бога только потому, что сам бог был единственно подлинным и разумным 
началом, принципом знания, основным содержанием мышления, идеей идеи. Простая 
основная его мысль такова: то, что имеет нечто вне себя, с чем оно 
устанавливает отношения, есть необходимо нечто бесконечное. Поэтому положение, 
что субстанция существует лишь в себе и понимается лишь через себя, не есть 
формальное, внешнее определение, относящееся к другим вещам и понятиям, как 
того хочет Лейбниц. Для Спинозы подлинное бытие и является тем бытием, которое 
соотнесено с самим собой, которое не имеет своей противоположности в чем-нибудь 
другом; для него это единственное абсолютное в себе и у себя бытие; все вещи 
могут быть только в боге и только в нем могут быть мыслимы. Он потому отрицает 
у бога разум и волю, что они истолковываются антропоморфически, относятся к 
чему-то другому, нежели их предмет и противоположность, а между тем бог, если 
ему приписать разум, есть то самое, что он мыслит, предмет и мысль в нем 
составляют нечто единое. Поэтому взгляд Спинозы ни в какой мере не является 
материальным, но в высшей степени духовным. Ведь первая мысль о духе есть мысль 
Парменида об абсолютном единстве. Если мыслить бога как дух, то как может быть 
нечто вне его? Нечто совершенно противоположное этому взгляду представляет 
теологическая точка зрения. Здесь бог относится только к чему-то чуждому самому 
себе. Здесь существенными и реальными свойствами бога являются лишь мудрость, 
милосердие и справедливость; другие свойства отступают на задний план, не 
оказываются характерными признаками теологической точки зрения, составляют 
метафизику, как она выступает в пределах теологии или, вернее, как она в 
теологию вовлекается. Но ведь мудрость, милосердие, справедливость по существу 
выражают лишь отношение к нам. Бог не только ведет счет волосам на нашей голове,
 но, по словам Климента Александрийского 85, даже волосам бороды и всего тела; 
без божественной воли и воробей не упадет с крыши; вся его деятельность 
сводится к тому, чтобы наблюдать за тем, что происходит на нашей милой земле; 
он только и делает, что наказывает и награждает, проявляет бдительность и 
оберегает, испытывает и спасает и так далее Он мудр, но его мудрость сводится 
только к упорядочению, устроению и руководству этим внешним миром, который есть