у нас имеется лишь смутный образ Млечного Пути, пока мы в нем не разобрались и 
не разложили на образы отдельных звезд. Лейбниц пишет 22 марта 1714 года. 
Бурге: "Видимый хаос получается лишь в результате своего рода удаления... Как 
при взгляде на армию издалека нельзя подметить господствующего в ней порядка". 
Чувственный генезис смутного представления поясняется Лейбницем интересным 
сравнением. В письме к Р. де Монмору. Лейбниц говорит: "Что касается наших 
мыслей, как они должны отображать процессы о тела, то они не могут быть 
отчетливыми, если следы в нашем мозгу спутаны... Но несомненно, что телесные 
образы скрещиваются и смешиваются наподобие того, что происходит если мы сразу 
бросаем в воду несколько камней. Ведь каждый камень образовал бы свои 
собственные круги, которые в действительности не смешивались бы, для зрителей 
же кажутся смешанными, потому что им трудно их расчлените".
Поэтому, когда рассматривается вопрос о связи души с телом, прежде всего речь 
идет не о том (как это думают многие), чтобы доказать, как представляющее 
простое существо может оказаться связанным с бревном, в котором имеется лишь 
непроницаемость, тяжесть, давление. Если так поставить вопрос, то его не 
разрешить. Ведь при слове "душа" мы представляем себе, так сказать, высочайшую, 
специфическую душу - мыслящую, сознательную монаду; при словах же "материя", 
"тело" мы думаем о теле как общем понятии, представляем себе общие механические 
определения материи;
существенные, внутренние, посредствующие звенья при этом выпадают, и в таком 
случае, разумеется, невозможно подыскать terminus medius средний термин. Скорее 
задача заключается лишь в том, чтобы показать, как деятельность и страдание, 
воля и стремление, свобода и необходимость, понятие и смутное представление 
между собой связаны и могут совмещаться в одном и том же существе. Самый 
поверхностный взгляд на философию Лейбница сводится к тому, что думают и 
утверждают, будто он объяснил связь души с телом гипотезой предустановленной 
гармонии; в самом деле, эта гармония ни в какой мере не является коренным 
метафизическим определением, а сводится лишь к отвлеченному, общепонятному 
представлению, хотя идея этой гармонии имеет основание в метафизическом 
принципе Лейбница. Сама монада по своей первоначальной идее есть эта 
предустановленная гармония, связывающая душу и тело. Представление вовсе не 
связано с монадой внешней, предустановленной гармонией, но составляет 
самобытную силу, тождественную её понятию и бытию, так же точно и материя в 
виде смутного представления не регулирует предустановленной гармонии. 
Представление коренится в природе монады, ибо это не абсолютная, но 
ограниченная деятельность. "Созданиям no природе свойственна материальность, 
иными пни не могут быть". В связи с приведенным утверждением, в котором материя 
выставлена как основное условие создания, мы должны исправить прежний тезис, 
что душа есть принцип различия и индивидуальности. Хотя Лейбниц и говорит в той 
же переписке, что различие в материи зависит от энтелехии, которая делает 
материю различной, но тут же он снова из различия материи выводит различие 
самих энтелехий, или душ. "Так как энтелехии воспроизводят строение 
органической материи, то в них должно быть заключено столь же большое 
разнообразие, какое мы воспринимаем в материи, и, следовательно, не может быть 
энтелехии совершенно одинаковой с другой". Здесь же он из бесконечной делимости 
и различия материи выводит невозможность совершенного знания её, а также, 
следовательно, знания души, потому что последняя точнейшим образом выражает 
материю; он восклицает по этому поводу: "О, если бы непостижимость была 
свойственна одному только богу! Тогда мы могли бы больше надеяться на познание 
природы". Что материя - источник различия, следует уже из того, что отличающее 
монады различие представлений зависит только от материи. Если бы душа имела 
только ясные представления, то она была бы богом или богоподобной. Только 
благодаря темным и смутным представлениям она не бог, и в этом её отличие от 
бога. Но темные и смутные представления воспроизводят тело, чувственность, 
материю; следовательно, в материи коренятся специфические отличия монад, то 
обстоятельство, что существует не только бог, не только себе самой 
тождественная сущность, не только свет, но также я тень и краски. "Принцип 
индивидуации, - говорит аристотелик Е. Зоннер в своем комментарии к 
"Метафизике" Аристотеля (книга 12), - есть также принцип нумерической 
множественности, а это и есть материя. Принцип всякого деления есть количество, 
потому что, где нет никакого количества, там нет и деления; даже числа 
возникают из деления величины. Но материя есть первое количество, излившееся из 
высшего блага, первое, что может быть разделено при распределении частных благ. 
Итак, если всякое деление сводится к количеству, а первое субстанциальное 
количество есть материя, то отсюда неизбежно следует, что, где нет материи, там 
нет и никакого различия - ни множественности, ни родового, ни видового, ни 
нумерического, а все просто тождественно. Поэтому если бы бог не произвел 
прежде всего материю, то он не мог бы создать различных существ". В основе 
взглядов Лейбница лежит та же самая мысль, только он не понимает материю так 
абстрактно, не сводит её к простому количественному или нумерическому различию. 
Вольф говорит ("Разумные мысли о боге, мире и душе": "Если бы простые вещи не 
имели границ, то они все были бы безразличны". Итак, без границы нет различия, 
а границы нет без телесности, без материальности. Он говорит: "Я понял, что 
сила мыслящего духа ограничивается телом".
"Только бог есть субстанция, действительно отмежеванная от всякой материи, так 
как он есть чистая деятельность, actiis purus чистый акт". И этот внутренний 
предел монады есть - связующее звено её взаимоотношений с материей или скорее, 
материя есть не что иное, как феномен, как явление этой внутренней 
ограниченности. Именно смутное представление и служит соединением души и тела