не составляющий предмета божественного духа, как внешний, безразличный, 
случайный мир. Между тем монады есть мир, родственный мышлению;
здесь понятие не находится вне вещей, но составляет внутреннюю суть самих вещей.
 Изложенный здесь взгляд в корне отличается от того, что говорит о системе 
Лейбница Гегель в своей "Логике". Однако автор изложил свое понимание вовсе не 
затем, чтобы сказать что-нибудь новое, оригинальное или, подчиняясь моде, 
выступить против Гегеля. Скорее это понимание укоренялось в нем, и все 
изложение и оценка Лейбница строились совершенно самостоятельно и независимо от 
того, что говорили о Лейбнице, одобряя или критикуя его, Гегель и другие 
мыслители. Только теперь, после того как этот отдел давно уже написан, автор 
обратился к тем местам, о которых он помнил только то, что они содержат 
высказывания о Лейбнице. Но Гегель здесь говорит: "В этой системе инобытие 
вообще снято; дух и тело или вообще монады друг другу но чужды, они не 
ограничивают друг друга, не воздействуют друг на друга; вообще отпадают все 
отношения, в основе которых лежит инобытие. Что есть много монад, что они 
определяются так же, как и нечто другое, не касается самих монад, это есть 
возникающая вне их рефлексия некоторого третьего; они сами по себе другим по 
противоположны. Но здесь же вместе с тем обнаруживается незавершенность этой 
системы. Монады оказываются представляющими только в себе, только в боге как 
монаде монад, а также в системе". Подобным образом и дальше: "Так как 
многообразие есть лишь нечто идеализированное, то монада сохраняет отношение 
лишь к самой себе... Идеализм Лейбница берет множественность непосредственно, 
как данную и так далее Атомистика, правда, не имеет понятия идеальности и так 
далее Зато она возвышается над простым, безразличным множеством; атомы взаимно 
вступают в дальнейшее определение". Гегель, конечно, прав; но и автор, хотя и 
утверждает противоположное, также считает себя правым. Источник противоречия в 
том, что одно дело - иметь перед собой систему как объект критики и совершенно 
другое - находиться внутри системы, словом, одно дело - критиковать и другое 
дело - развивать; ведь всякая система сама в себе закончена, имманентно 
устраняет свои дефекты, хотя бы такое устранение и являлось в свою очередь само 
по себе недостаточным. Критика же сводит систему к её простейшим, наиболее 
выразительным основным чертам, отвлекаясь от конкретных определений. Но если мы 
объединим конкретные определения монады с первыми, простыми определениями, 
например с определением, что монада есть сосредоточенное множество, 
сосредоточенная Вселенная, то мы должны будем признать, что множество в виде 
представлений коренится в существе понятия монады, что монада как раз тем и 
отличается от атома, что в ней есть то, чего нет в последнем. Порочно, ошибочно,
 противоречиво в понятии монады именно то, что в ней ещё есть нечто 
привнесенное понятием атома. Кроме того, для понятия монады весьма важно 
отличать существование и сущность; в отношении атома это различие или совсем не 
приходится принимать во внимание, или во всяком случае принимать во внимание не 
в том же самом смысле, потому что атом, являясь лишь материальным бытием, не 
обладает сущностью-это различие имеется лишь в мыслях философа. Отдельная 
монада сама есть средоточие, общее понятие других монад. Правда, монада есть 
отдельная субстанция, но её отдельность не есть отдельность атома; она 
имматериальный принцип, поэтому не ограниченный, не существующий здесь или там 
в замкнутом виде, не чувственно отмежеванный и изолированный, но, так сказать, 
всюду наличный, сам по себе универсальный принцип: сущность, имеющая в себе и 
для себя общую природу. Как таковая, монада существенно связана со всеми 
монадами, и эти её отношения и составляют её представления. "У всех монад есть 
представление и влечение, ибо в противном случае у монады не было бы никакого 
отношения к другим вещам". Атом слеп и нем, у монады есть глаза и уши, при 
помощи которых она все слышит, она может все чувственно воспринимать. ATOM-бог 
Эпикура, нисколько не заботящийся о мире;
монада есть божество, которое знает число волос на голове и обращает внимание 
даже на воробья, падающего с крыши. Для атома другие атомы существуют случайно, 
для монады же другие монады даны с необходимостью. Ведь монада по существу 
деятельна, а её деятельность есть представление; представление же предполагает 
объекты, предполагает то, что представляется. Лейбниц говорит относительно 
мыслящей монады (но вообще это можно отнести ко всякой монаде): "Если бы не 
существовало неразумных вещей, чем бы было разумное существо? О чем бы оно 
мыслило, если бы не было движения, материи, чувства?" Предметом представления 
монады является не нечто определенное или ограниченное, но сама Вселенная, все 
бесчисленные монады, существующие помимо представляющей монады. "Так как 
природа монады сводится к представлению, то нет никаких оснований к тому, чтобы 
представление ограничивалось лишь одной частью Вселенной". Наоборот, "каждая 
душа имеет в качестве объекта бесконечное, все". Но поскольку монада отделена и 
ограничена тем, что она лишь одна среди многих других монад, то в известной 
мере в её природе столько же границ, сколько существует других монад; таким 
образом, её представление целого ограниченное. А ограниченное, несовершенное 
представление есть представление темное, смутное. Следовательно, всякая душа 
представляет себе Вселенную, но лишь в смутном виде. "Все монады стремятся к 
бесконечному"; поэтому монады ограничены не "своим предметом, а только способом 
представления и только по степени отчетливости представления". Это смутное, 
темное представление и есть представление чувственное. "Чувства доставляют нам 
мысли в смутном виде". Ввиду того что Вселенная представляет безграничную, 
безмерную полноту, монада не может её постигнуть сразу, но воспринимает её 
постепенно, частями, отсюда последовательность, время; монада не может сразу 
ясно и отчетливо разложить всю Вселенную на её составные элементы, но может 
лишь представить её смутно, в виде бесконечного множества и многообразия, как