субстанции монады;
так же точно все другие монады, в том виде, как ими словно бредит каждая 
отдельная монада, не что иное, как выражение отношений или связей монад. 
Поэтому смутные представления составляют самую значительную и глубокую, но 
вместе с тем и самую трудную и запутанную сторону философии Лейбница - связь 
монад с другими монадами. Но чтобы правильно понять предмет, следует прежде 
всего не выдвигать как исключительное ни одного из различных определений, 
устанавливающих сущность субстанции, или монады, по Лейбницу, но брать эти 
определения всегда в их целокупности, чтобы не подменить понятия монады 
понятием атома. Определение для себя бытия, логически-метафизическая категория, 
к которой, по логике Гегеля, сводится атом, есть также существенное определение 
монады. Монады не только отличны, но и отмежеваны друг от друга. Каждая 
остается своей частью жизни,  (как бы избегает политики), согласно лозунгу 
Эпикура; каждая монада, даже по Лейбницу, представляет собой "мир для себя, 
каждая является самодовлеющим единством" 48. Раньше (а именно в первом издании 
книги) стояло:
стоиков; верно и то и другое. Смотри Гассенди. Но это определение не есть её 
единственное определение, ибо её для себя бытие не есть твердое, упорное, 
упрямое для себя бытие атома, представляющее само по себе внешнее, безразличное 
существование. Для себя бытие монады есть содержательное, полное для себя 
бытие; у монады есть душа, она имеет интерес ко всему, для нее мы не нуждаемся 
во внешних средствах; она внутри оставляет достаточно места, чтобы найти в ней 
точки соприкосновения для разумной связи.
Первая точка соприкосновения заключается в том, что с понятием монады 
устанавливается неопределенное множество монад. Хотя из лейбницевского понятия 
субстанции как принципа индивидуации и спецификации необходимо вытекает 
множество субстанций, но Лейбниц не дает непосредственной дедукции этого 
множества. В своих письмах к де Боссу Если бы имелась лишь одна-единственная 
субстанция, то это шло бы вразрез с божественной мудростью, следовательно, 
этого нет, хотя и могло быть". Более глубоко следующее соображение: "Ты 
спрашиваешь: для чего существует актуально бесконечное число монад? Отвечаю: 
чтобы они были в состоянии раскрыть все богатство божественного творения, но 
этого же требует и порядок вещей, иначе явления не соответствовали бы всему, 
что дано в представлениях. А мы хорошо знаем, что в наших представлениях, даже 
отчетливых, даны и смутные и самые незаметные представления; следовательно, 
должны существовать монады, соответствующие этим представлениям, как существуют 
монады, соответствующие более значительным и отчетливым представлениям". 
Впрочем, множественность здесь внутренне уже предполагается. Тут же он 
обосновывает и "бытие других существ вне нас" моральной достоверностью и 
говорит: "Разумное основание вещей (даже если не принимать во внимание 
божественную мудрость) заставляет нас признать, что мы не одни только 
существуем, так как нет никакого разумного основания, почему бы 
преимущественным нравом на существование обладало одно какое-нибудь существо". 
Можно также сюда отнести и следующее место: "Sane etiain подобно акциденции 
"субстанция часто подразумевает другую субстанцию". Но это положение стоит как 
бы в скобках, так что не знаешь, как его следует или можно объяснить. По 
вопросу о существовании чувственных существ, или, что то же, других существ 
помимо нас, теснейшим образом связанному с тем же вопросом о множественности 
монад или о существовании других монад, Лейбниц говорит: "Истинным критерием по 
отношению к чувственным предметам я считаю связь явлений, то есть, связь того, 
что происходит в разных местах, в разное время и в опыте разных людей, которые 
в этом отношении сами оказываются очень важными явлениями друг для друга". 
Совершенно верно Очень важными. Истинность чувств основывается только на 
истинности этого явления. Если бы не было никаких других монад, помимо меня, то 
монадология и вообще идеализм были бы правы: чувственное существо было бы 
только видимостью, Но другая монада, другой человек проявляется, пусть лишь как 
предмет моих чувств, в виде существа, мне подобного, в виде такого же Я, каков 
я сам, в качестве моего alter ego, Поэтому при таком взгляде я прихожу к новой 
истине (о которой я, оставаясь на точке зрения моего Я как монады, и не 
подозревал) - к истине чувственного бытия и сущности. Как достоверно то, что 
другой человек существует помимо меня так же достоверно, что и дерево, и камень 
существуют пне меня. Этой достоверностью, истинностью alter ego, истинностью 
существования человека вне меня, истинностью любви, жизни, практики, а не 
теоретическим значением чувственного знания, не происхождением идей из чувств, 
не Локком и не Кондильяком обосновывается для меня истинность чувств пользуюсь 
здесь случаем, чтобы отметить это. Различие составляет сущность
монады, но как могла бы она отличаться, если бы не было тех существ, от которых 
она отличается? Как ей быть иной, нежели другие монады, как ей быть монадой, 
если бы не было многих или других монад? Поэтому общей связью монад является 
уже сущность или понятие монады, причём неизбежно даны многие монады; и эта 
неизбежность и общность должны реализоваться у монад или, скорее, в них самих, 
так как это не пустые атомы Эпикура, а раз они деятельные субстанции, то эта 
общность субстанций осуществляется благодаря им самим. Осуществление этой 
общности и необходимости есть представление других монад, свойственное по 
существу каждой монаде. Во всяком случае и понятие атома есть связь между 
атомами, но здесь эта связь - абстрактное, внешнее понятие, понятие мыслителя 
об атомах, между тем у монады в ней самой находится то, что в атомистическом 
учении, вне пределов атома, является достоянием мыслящего субъекта. Вообще атом 
возникает там, где мышление и бытие распались, где мышление сосредоточивается в 
самом себе, довольствуясь самим собой, а бытие извергает из себя бытие как мир,