Лейбница - многогранный кристалл, брильянт, который благодаря своей 
своеобразной сущности превращает простой свет субстанции в бесконечно 
разнообразное богатство красок и вместе с тем затемняет его 35. Это, разумеется,
 возвышающее душу занятие - созерцать, как единообразная, безразличная для 
обычного чувственного глаза мертвая капля воды под микроскопом превращается в 
кишащий рыбами пруд, переполненный живыми существами, в мельчайших зернышках 
семенной пыльцы какого-нибудь цветка усматривать тот золотой дождь, которым 
Юпитер оплодотворил лоно Данаи, но вместе с тем микроскопический анализ вещей 
приводит к мелочности, к педантизму, к самой дурной схоластике, к схоластике 
чувственного мира. Порой Лейбниц, проводя свой принцип индивидуальности и 
различия, действительно доходит до сферы микрологии. А именно: теология 
Лейбница в её отношении к Спинозе нередко оказывается той старой женщиной, 
которая высмеивала Фалеса за то, что он, вперив свой взор в звезды, не видит 
вещи, находящейся у него под ногами. 4. Принцип философии Лейбница в отличие от 
картезианства
Подобно тому как философия Лейбница своим понятием монады отличается от учения 
Спинозы о субстанции, она отличается благодаря тому же понятию и от философии 
Декарта; поэтому не менее важно выяснить отношение философии Лейбница к 
философии Декарта. Картезианская философия строжайшим образом разграничивала 
дух и тело, усматривая сущность духа только в мышлении, а именно в смысле 
простого самосознания (как это явствует из первого тома). Для картезианской 
философии дух отождествляется с жизнью, и это отождествление вполне обосновано; 
где нет духа, там нет жизни. Но так как картезианская философия усматривала дух 
только в самосознании, то все лишенное ясного и отчетливого самосознания должно 
было ей представляться в виде безжизненной и бездушной материи, простого 
механизма. Для нее сущность телесной природы всецело сводится к материи в 
математическом смысле, к протяжению. Она все выводит из понятия величины, формы 
и различия расположения материальных частей, обусловленного движением. Поэтому 
со своей точки зрения Декарт вполне последовательно и правильно считал животных 
механизмами, - для него это было не более парадоксально и бессмысленно, чем 
когда мы, с нашей точки зрения, не признаем за ними разума и в связи с этим 
исключаем их, поскольку это животные, из человеческого общества. Эта чисто 
механическая точка зрения на природу соответствовала не только духу Декарта, но 
вообще духу его времени и даже последующей эпохи; и в связи с этим, если даже 
не учитывать других, более глубоких причин, исторически вполне оправдано то, 
что первые революционные открытия в области естественных наук преимущественно 
затрагивали лишь сферу астрономии и математической физики и что поэтому 
количество стало расцениваться мыслителями как абсолютная реальность, как 
единственный принцип познания природы; тем не менее, поскольку каждая эпоха 
есть целокупность, которая хотя и заключает в себе моменты, противоречащие её 
господствующему характерному духу и долженствующие раскрыться лишь в будущем, 
то и здесь можно было встретить другие, даже противоположные взгляды и 
решительные противоречия, и таких случаев было не мало, поскольку ясно, что 
протяжение, будучи первым и существенным определением телесной природы, все же 
является недостаточным принципом и что было бы в высшей степени односторонне 
рассматривать только протяжение как сущность природы. Так, английский рыцарь 
Кенельм Дигби36, современник и знакомый Декарта, хотя и исходил подобно Декарту 
из понятия количества как основной сути телесной природы и, между прочим, 
соглашался с Декартом также, поскольку тот всякую деятельность в телах сводил к 
пространственному движению, все же в основание своей физики положил более 
реальные признаки, выводя элементарные и специальные качества из различий 
плотности и тонкости как коренных отличительных признаков протяженной 
субстанции. Так, англичанин Генри Мор, богослов мистическо-метафизического 
направления, ранее сходившийся в своих взглядах с Декартом, стал осуждать, 
бесплодный материализм его натурфилософии, заявил, что материя есть своего рода 
темная жизнь и сущность её сводится не только к протяжению, но к известной 
непрерывной деятельности, признал духовное, гилархическое37 начало и отказался 
от математического или механического способа объяснения естественных явлении, 
даже явлений тяжести и упругости. Так, француз Пьер Пуаре бывший сам ранее 
картезианцем, а затем ставший приверженцем известной Антуанетты Буринъон 38 и 
впавший в самый грубый мистицизм, стал с безрассудной горячностью 
полемизировать против картезианской философии, в особенности против значения 
математики в её приложении к физике. "О троякой учености, основательной, 
поверхностной и ложной и так далее". Также и Спиноза отличает свое протяжение 
от понятия протяжения в картезианском смысле; у Спинозы протяжение обозначает 
божественное свойство и потенцию, из которой, как таковой, можно вывести 
существование и многообразие тел (письмо 70 и 72). Также и ученый-неоплатоник 
Кедворт выступил против всякого материализма, в том числе и против 
картезианского. Он осуждает его за то, что "тот, не используя разумной природы, 
все желает объяснить только из неизбежного движения материи". В особенности он 
возражает против сведения Декартом всего существующего к двум видам, к 
существам мыслящим и протяженным, и заявляет, что имеется своего рода 
деятельность, занимающая среднее место между телесным, внешним движением и 
жизненной силой, как она существует у животных, будучи связанной с 
самочувствием, и признает, что кроме тела и ощущающих и сознательных душ 
имеется промежуточное созидательное начало, действующее исходя от себя, подобно 
душе, но не сознающее этого, действующее как бы необходимо и магически. Он 
говорит: "Существует некая простая и внутренняя деятельность, самодвижущая сила,
 " наделенная только одним свойством, которое по-гречески называется  
внутренним чувством". Ральф Кедворт. Подлинная разумная система Вселенной и так