его способ изложения.
И все же по отношению к Лейбницу нам нет надобности прибегать к кантовскому 
делению на Лейбница в себе и Лейбница для нас. Именно это безграничное 
богатство его связей и составляет саму сущность его духа; он есть точный 
портрет своей монады, сущность которой в том, чтобы идеально содержать все 
другие существа, отражать их в себе и находиться в идеальной связи и 
взаимоотношениях со всеми вещами. Осмотрительность, которую Лейбниц проявляет, 
не преднамеренная, она не была чем-то чуждым его природе: ограничивая себя в 
своих взаимоотношениях, он был свободен, оставался у себя, потому что эти 
ограничения коренились в его сущности: он умел повсюду проникнуть, потому что 
его универсальному чувству ничто не было чуждо, ничто не шло вразрез с его 
взглядами. Хотя в отношении Лейбница к ортодоксальному церковному учению его 
времени нельзя не усмотреть излишней уступчивости в целом ряде догматических 
положений, равно как и известной боязливой осторожности, все же он здесь не 
идет вразрез с самим собой и истиной; все это нам покажется вполне объяснимым, 
если мы вспомним, что в то время Августин был ещё таким авторитетом, что 
Лейбниц считал нужным оправдываться, когда он в некоторых своих взглядах 
отступал от него. Относительно его опасения погрешить против церковного учения 
сравни его письмо № 16 к Ганшу, где он говорит:
"Ведь, я думаю, в ней ("Теодицее") нет в действительности ничего, что отступало 
бы от наших вероучительных книг". В другом месте он пишет, что уже опубликовал 
некоторые мысли о динамике, что же касается богословских мыслей, то должен 
воздержаться: основное уже известно, а более интимное доступно только избранным.
 "He мечите бисер перед свиньями". Даны ли эти
Что само по себе не казалось Лейбницу ценным, то было для него ценно с точки 
зрения высшей цели. Так, он принял под свою защиту ортодоксальное учение, 
потому что в ту эпоху, с его точки зрения, интересы религии были связаны с 
ортодоксией. Но самую религию он понимал в том смысле, в каком с нею может 
примириться один лишь дух и поскольку она отмечена печатью истины, а именно в 
смысле тождества с разумом.  "Совершенно неверно, будто наша религия 
противоречит (разуму), скорее правильно то, что она находит в нем свое 
обоснование. В противном случае, почему же мы предпочитаем Библию Корану или 
древним книгам браминов", перлы в его "Теодицее", или он также и здесь оставил 
их при себе? Лессинг переиначивает утверждение Эбергарда и других о том, что 
Лейбниц приспосабливал свою систему к господствующим учениям, говоря наоборот: 
"Он пытался господствующие взгляды всех партий приспособить к своей системе. 
Исследуя истину, Лейбниц никогда не принимал во внимание распространенных 
мнений; но, будучи твердо убежден, что никакое мнение не получило бы 
распространения, если бы оно с какой-нибудь стороны, в каком-то смысле не было 
бы истинным, он любил останавливаться на определенном мнении, всячески 
переворачивая его, пока ему не удавалось выяснить эту определенную сторону и 
сделать понятным данный смысл. Он высекал из кремня огонь, а не скрывал своего 
огня в кремне". Конечно, Лейбниц ко всему подходил с своей точки зрения, но, 
приспосабливая так все к своему пониманию, он неизбежно должен был считаться с 
тем, что ему хотелось освоить. "Самые важные и вечные истины религии должны 
опираться на разум". Наряду с этим Лейбниц нигде не придерживается прямого, 
ближайшего, буквального смысла, а по возможности внутреннего. Для его чистого, 
идеалистического духа не было ничего решенного, мертвого, догматического, 
фактического. Для него все - только символ; истинное значение, смысл вещей 
находится, с его точки зрения, только в самом духе. Для него не существует 
непроницаемой материи, с его точки зрения, нет никакой границы для духа, для 
разумной деятельности. С точки зрения Лейбница, не может быть слишком плохой 
или ничтожной вещи; для пего нет ничего пустого и лишенного мысли. Он не знает 
пустоты. Все, что достойно существования, достойно и сознания, говорит Бэкон. 
Также Джордано Бруно говорит: нет вещи столь малой и ничтожной, чтобы в ней не 
жил дух. Эти положения выражают сущность мысли Лейбница. Все для него - 
средство к более высокой цели. Единственная цель всех его связей и 
взаимоотношений - поощрять науку во всех её отраслях. Даже игры находит он 
достойными внимания философа, поскольку они требуют мышления.
Деятельность - вот принцип его философии. Для него деятельность - основа 
индивидуальности, причина того, что существует не одна субстанция, а субстанции.
 Для него все существа - различные виды деятельности, а вершина их - мышление; 
поэтому мышление есть цель жизни, nous somines faits pour penser мы созданы, 
чтобы мыслить, это цель искусства, искусство искусств. Деятельность есть 
сущность его духа и характера. Он - чистый акт схоластиков в виде человеческой 
личности. Самый материал, вещь и её качества для него безразличны; безразлично, 
будут ли это песочные часы или счетная машина, муха или философская система, 
потому что его деятельный дух всегда найдет материал для мышления, ибо 
достаточно силе духа потрясти вещь, и раскроются её духовные свойства, так как 
для Лейбница не существует вещи ограниченной и изолированной. Где другие 
перестают мыслить и различать, где для них наступает абсолютная тьма, там 
только Лейбниц начинает по-настоящему мыслить и видеть; материя для него не 
только делима, но и действительно разделена до бесконечности; что другим 
представляется только неупорядоченной, мертвой массой, там он уже усматривает 
упорядоченную жизнь, в каждой капле воды - пруд, полный живых существ; даже в 
чашке кофе для него пенится чаша бесконечной жизни. Ганш рассказывает в 
"Принципах лейбницевской философии, изложенных геометрическим способом": "Я 
помню, как Лейбниц обсуждал этот аргумент: мы встретились с ним в Лейпциге и 
пили вдвоем кофе с молоком, который он очень любил, между прочим, он сказал, 
что не может решить, не содержатся ли вот в этом сосуде, из которого он пил