которых запас знания увеличивается и приносит плоды. Все духовные дарования, 
которые обыкновенно встречаются по частям, в нем объединялись: способности 
ученого в области чистой и прикладной математики, поэтический и философский дар,
 дар философа-метафизика и философа-эмпирика, историка и изобретателя, память, 
избавлявшая его от труда перечитывать то, что однажды было написано, подобный 
микроскопу глаз ботаника и анатома и широкий кругозор обобщающего систематика, 
терпение и чуткость ученого, энергия и смелость самоучки и самостоятельного 
исследователя, доходящего до самых основ. Лейбниц говорил о себе: "Мне принесли 
большую пользу две вещи, ценность которых вообще сомнительна и которые для 
большинства оказываются даже вредными. Это прежде всего то обстоятельство, что 
я был почти что самоучкой; во-вторых, это моя склонность искать новое во всякой 
области знания, как только я прихожу с ней в соприкосновение, часто ещё до 
основательного ознакомления с её достоянием. В результате-двойная польза: мне 
не пришлось перегружать свой ум теми мелочами, которые усваиваются с помощью 
скорее авторитета учителя, чем разумных доводов, и затем снова забываются. 
Далее, я никогда не успокаивался, не, обнажив внутренних корней и связей каждой 
науки и не достигнув высших основоположений, так что мне удавалось во всем, с 
чем я имею дело, до известной степени открывать новое". С этими исключительными 
способностями сочеталась ещё та удивительная особенность, также им за собой 
подмеченная, что для него все легкое было трудным, но зато и все трудное - 
легким.
Богатству знаний Лейбница соответствовал размах и многообразие его жизненных 
связей. Чем больше кто-либо знает, тем больше у него образуется связей. А 
энциклопедизм Лейбница связывал его со всем миром: с учеными всех 
специальностей, с людьми всех сословий, с солдатами и художниками, с князьями и 
ремесленниками. В связи со своими многообразными интересами Лейбниц ездил во 
Францию, Нидерланды, в Англию и Италию; то он в Майнце, при дворе курфюрста в 
качестве советника, то он библиотекарь и придворный советник при герцоге 
брауншвейгском и люнебургском, здесь же позднее он получил титул историографа и 
тайного советника юстиции; благодаря этим связям он в Вене получает дворянство 
и добивается значительных доходов, которые поступали к нему даже из России от 
Петра Великого 15. Но, увы источник славы и счастья для Лейбница как человека 
оказался источником несчастья для него как ученого и философа. Многие его 
научные работы остались незаконченными или свелись к простым проектам, как, 
например, его "Новая наука динамики", его проект всеобщего языка. Из-за 
стольких занятий пострадала как раз философия. Эти занятия, столь 
противоположные философским интересам, не наносили ущерба и не ограничивали 
метафизического размаха Лейбница; наоборот, он неизменно сохранял в живом и 
чистом виде свою идеалистическую точку зрения, никогда не терял из виду 
метафизику как высшую науку, а при бесконечной гибкости своих духовных сил 
никогда не утрачивал умения ею заниматься. Но его деятельность была слишком 
многообразна, слишком пестра, чтобы он мог собрать воедино свои философские 
идеи и дать им законченное, связное, систематическое изложение и развитие. 
Однажды он сделал такое признание: "Трудно передать, как сильно я занят. Я 
изучаю архивы, читаю древние летописи, собираю неизданные рукописи. Таким путем 
я надеюсь пролить свет на историю Брауншвейга. Я получаю и пишу множество писем.
 Кроме того, у меня столько нового в математике, столько новых идей в философии,
 столько литературных планов, которых я не могу бросить, что я часто в своей 
деятельности чувствую себя обессиленным и мог бы воскликнуть вместе с Овидием:
"Мое богатство делает меня бедным"". В одном месте он говорит даже, что в своей 
"Теодицее" и своих статьях и трактатах ему пришлось ограничиться лишь 
предварительным наброском своей философии. Он работал над собственной 
философской системой не как над постепенно продвигавшимся трудом, а сразу 
набрасывал свои лучшие мысли в том виде, как они появлялись у него по тому или 
другому поводу, записывая их на разрозненных листках, которые с трудом 
приходится собирать, чтобы получить нечто целое, хотя бы в фрагментарном виде. 
Его философия - это Млечный Путь, изобилующий великолепными и блестящими 
мыслями, а не солнечная, или планетная, система.
Кроме того, разнообразные связи, установившиеся благодаря разносторонним 
занятиям, стесняли его философскую свободу. Впрочем, Лейбниц сохранял свою 
свободу, насколько только это было возможно в его положении. Феллер в своем 
"Otium Hannoveranum" l8 говорит: "Он жил холостяком, отдавая свободное время 
соответственно своему умонастроению литературным занятиям, находя удовольствие 
в титуле тайного советника юстиции и брауншвейгского историографа и связанных с 
этим выгодах, но не соглашаясь, однако, подчиниться требованиям правильной и 
деятельной жизни; при этом его приглашали на заседания совета министров только 
для консультации по делам, касающимся истории и публичного права". Впрочем, не 
обходилось и без жертв со стороны Лейбница, поступавшегося некоторыми своими 
любимыми мыслями, занятиями и привычками ради других, вынужденных занятий. Так, 
он пишет Бейлю:  "Я достаточно поработал над историей Германии... но, если бы 
можно было выбрать, я предпочел бы естественную историю гражданской". Об 
умеренности Лейбница, противоречии между его умонастроением и положением, между 
Лейбницем-философом и Лейбницем-придворным смотри "Биографию", составленную 
Гурауэром. При знакомствах, связях приходи и для себя. Не только в письмах, 
случайных статьях и в полемике, когда он излагал свои мысли с постоянной 
оглядкой на лиц, к которым он писал или с которыми полемизировал, не только в 
своих даже более крупных произведениях, "Теодицее", обращенной к Бейлю, и 
"Новых опытах о человеческом разуме", обращенных к Локку, но и в мыслях, как 
они складывались в его голове, в своем собственном лексиконе он считался если 
не с определенными лицами, то во всяком случае с эпохой; таков по крайней мере