итальянцев, была большая свобода духа, и потому они раньше, чем немцы, 
возвысились до философии благодаря своеобразию католицизма, обращающего больше 
внимания на внешнее, между тем как протестантизм больше апеллирует к духу. Что 
касается отношения к Лейбницу немецкой мистики, то, очевидно, она не оказала на 
его философию непосредственного влияния. Она была чужда его универсальному, 
всемирно-историческому чувству. Только ограниченное чувство, замкнутый в себе 
дух восприимчив к мистике и даже является самой основой её. Но Лейбниц ни в 
какой мере не исключал мистиков из круга своего чтения; он очень хорошо знал их,
 как и следовало этого ожидать от него, и даже хвалил их. Так, он с похвалой 
упоминает Валентина Вейгеля и Ангела Силезия6 в своем письма к Ганшу, где он, 
однако, замечает, что целью человеческой души, конечно, является единение с 
богом, но не такое, какое они, по-видимому, принимают, то есть поглощающее 
единичную субстанцию и лишающее её собственной и самостоятельной деятельности. 
С похвалой вспоминает он в своей "Теодицее" П. Спия, но Якову Бёме от него 
сильно достается. Лейбниц называет его мысли призраками воображения и говорит, 
что Я. Бёме может служить примером того, какие чудовищные взгляды 
обнаруживаются, если полуобразованные люди отдаются умозрению, предоставляя 
полный простор своей фантазии: "Такой пример мы имеем в лице Якова Бёме, 
который, прочитав на отечественном языке некоторые книги по метафизике, мистике 
и химии, измышляет удивительный вздор, представляющийся великой тайной многим 
поверхностным мыслителям". Вообще он придает мистике не объективное, научное 
значение, а только субъективное, ценя её язык. Там же на он говорит: "Я не 
презираю мистиков: их мысли по большей части смутны, но так как они обыкновенно 
пользуются прекрасными аллегориями и трогательными образами, то это может 
содействовать доступности истины, если только придавать правильный смысл этим 
смутным мыслям". Так, в своих  "Новых опытах" он соглашается даже со взглядами 
Я. Бёме, что немецкий язык больше всех сохранил звуки праязыка, или языка Адама.
 Во всяком случае Лейбниц отличает шелуху от зерна мистики, истинную метафизику 
от ложной. Он даже сам написал небольшой трактат, впервые ставший известным 
благодаря Гурауэру, "Об истинной мистической теологии". Что же касается 
отношения Лейбница к итальянцам и французам, то он явно ими заинтересовался в 
положительном смысле и, не колеблясь, признал их заслуги. Пусть много толкуют о 
ценном свойстве немца, его универсальности, но у него во всяком случае нет 
умения прокладывать новые пути. У него ко всему есть способности, но он похож 
на potentia потенцию схоластиков, нуждающуюся во внешнем толчке. За французами 
следует признать заслугу - ведь можно же говорить о заслуге, когда речь идет о 
всемирно-историческом назначении, - в том, что если они и не основоположники, 
то все же умеют возвысить нечто до мировой проблемы. Пусть французы первые и не 
открывают тайн, содержащихся в мыслях мирового духа эпохи, но за то они первые 
их высказывают. Оли служат разносчиками мирового духа. Так и Лейбниц, 
несомненно, получил толчок к (философствованию в духе новой философии от 
сочинений Декарта, которые попали ему в руки ещё в раннем возрасте (Людовици7. 
История лейбницианской философии. Правда, Лейбниц в одном месте в "Otium 
Hcinnoveran." выражает удовлетворение по поводу того, что впервые познакомился 
с Декартом, когда его голова уже была полна собственных мыслей, так что после 
изучения Декарта не потерял своей свободы и самостоятельности в отличие от 
картезианцев, которых он за их рабскую зависимость называет бесплодными 
кропателями. Но хотя Лейбниц формально вовсе не является учеником Декарта, он 
все же усвоил принципы его философии - таково вообще отношение свободного духа 
к какой-либо данной философии; это видно по его ранним сочинениям, в которых он 
за основу натурфилософии брал только механические понятия. В своих "Nouveaux 
Essais", на стр. 27, где он в лице Теофила говорит от своего имени, он сам 
утверждает следующими словами, что был картезианцем: "Я больше не картезианец". 
К итальянцам отношение Лейбница более неопределенно уже по существу дела. Но на 
своеобразие его философской мысли при его чуткости не могло не повлиять 
знакомство, в частности, с Бруно, о котором он, однако, высказывает странное 
суждение, что это был одухотворенный, но не глубокий мыслитель, и Кампанеллой, 
которого он особенно высоко оценивал. Во всяком случае нельзя не признать 
родства его идей с идеями этих мыслителей. Уже в 1670 г. он издал сочинения 
горячего противника схоластики Мариуса Ницолиуса 7а, присовокупив к этим 
сочинениям примечания, в которых он с большой похвалой отзывается о его 
направлении, примыкает к нему в некоторых вопросах, например в вопросе об общих 
понятиях, и одобряет его нападки на Аристотеля. Среди своих немецких 
предшественников Лейбниц с большим уважением называет подлинным философом 
Иоахима Юнга8. Он ставит его в один ряд с Камданеллой, Декартом, Галилеем, 
Паскалем. "Юнга я считаю нисколько не ниже их". В другом месте Лейбниц называет 
его "выдающимся философом и математиком нашего века, ещё до Декарта высказавшим 
прекрасные мысли об улучшении наук". Он хорошо известен в истории ботаники. 
Лейбниц называет его как энтомолога в томе 4, ("Diss. de stilo philos."). Здесь 
же он говорит:  "В наш век величайшую славу знаменитого Аристотеля снискали 
немцы" - и наряду с другими мыслителями, доказавшими это в известной степени, 
называет также Юнга.

2. Характеристика Лейбница
Выдающийся человек, впервые в Германии отличившийся на поприще самостоятельной, 
положительной философии, - это Готфрид Вильгельм Лейбниц. Он родился в конце 
Тридцатилетней религиозной войны, 21 июня 1646 году, в Лейпциге в семье 
профессора Лейпцигского университета и умер 14 ноября 1716 г. в Ганновере. 
Исключительный, универсальный гений, воплощенная любознательность, литературное 
средоточие своей эпохи- вот кто такой Лейбниц, который уже юношей, даже