уже знаем, он (этот скромный, довольный, счастливый мыслитель, который даже в 
трупе усматривает ещё одно подлинное свидетельство продолжения нашей 
индивидуальной жизни после смерти) считает, что "труп ость наше бытие без 
мышления".
Но если даже допустить, что есть моменты, когда в жизни отдельного человека 
сознание отделяется от бытия или, наоборот, бытие от сознания, то разве этим 
снимается единство мышления и бытия в сознании, как таковом? Не должен ли 
философ постигать явления в их целокупности? И разве люди в своей целокупности 
не представляют собой беспрерывного единства мышления и бытия в сознании? Разве 
спящие люди составляют все человечество? Разве когда мы покоимся в темном лоне 
беспамятства, не бывает освещено светом сознания другое полушарие? Не является 
ли, следовательно, это единство всегда, беспрерывно действительным фактом? Ибо 
не является ли - согласно понятию и сути - совершенно безразличным, когда и у 
какого количества людей существует это единство? Не зависит ли это 
исключительно лишь от того, что такое единство вообще имеет бытие? Что сказал 
бы какой-нибудь мыслящий американец, если бы он как раз в тот момент, когда в 
полном  сознании, от души радуется своей жизни, услышал бы, как немецкий педант 
пытается доказать, что, поскольку в настоящее время его полушарие погружено в 
сон, сознание, как таковое, в настоящий момент устраняется, и логически отсюда 
вытекает, что американцы в настоящее время не могут радоваться сознанию? 
Впрочем, нам не надо даже рекомендовать господину Бахману для расширения его 
невероятно ограниченной точки зрения совершать путешествие в Америку, которое 
для него было бы, конечно, чрезвычайно обременительно. Он может помочь себе 
советом и на немецкой земле; для этого ему надо только позволить подвергнуть 
трепанации свою закрытую для философии голову с помощью какой-нибудь рогатки 
ночного сторожа, чтобы убедиться в полной непригодности своих рассуждений, ибо 
у нас даже самая маленькая сельская община имеет ночного сторожа, которому она 
- в справедливом убеждении, что бытие человека зависит единственно от сознания 
и неотделимо от него,- вверяет на время своего ночного отдыха заботу о своей 
жизни и собственности. Поэтому ночной сторож является ночью носителем и 
представителем сознания всей общины и с помощью сигнала рожка, которым он 
возвещает время, дает потрясающий слух аргумент в пользу пепрерываемого 
единства мышления и бытия в человеческой жизни. Ибо пауза во время сна лишь 
тогда была бы доводом против единства мышления и бытия, если бы прекращение 
деятельности сознания во мне, в спящем, имело необходимым следствием устранение 
сознания и у других; если бы мое бессознательное состояние приносило вред 
другим; следовательно, лишь в том случае, если бы один человек, отходя ко сну, 
одновременно тем самым увлекал бы за собой и других. Но к счастью, отсутствие 
мысли у одного человека не влечет за собой отсутствие мысли у другого.
Так же мало общего имеют с философией и в такой же мере бессодержательны доводы 
господина Бахмана против изначальности тождества мышления и бытия. Они покоятся 
на той же самой точке зрения, как и его доводы против продолжительности этого 
тождества. Для опровержения изначальности тождества мышления и бытия Бахман 
указывает, что, "согласно свидетельствам опыта, сознание возникает из темного, 
хаотического и печального состояния нашего бытия, в котором мы находимся прежде,
 чем у нас появляется сознание о самих себе" (стр. 61). Однако опыт у господина 
Бахмана, как мы не раз уже видели, имеет значение не вдумчивого наблюдения, а 
восприятия только доступной чувствам видимости, и поэтому свидетельство опыта, 
на которое он ссылается, в такой же мере убедительно, как свидетельство наших 
чувств о движении Солнца, ибо возникновение сознания является такой же 
видимостью, как и движение Солнца вокруг Земли, хотя эта иллюзия - необходимая 
иллюзия. А именно: история развития индивидуума не является историей разума, 
сознания; первое по времени не есть первоначальное. Человек только тогда 
приходит к своей первопричине, когда он становится духовным существом, приходит 
к сознанию. И подобно тому как вращение Земли вокруг своей собственной оси 
кажется порождающим движение Солнца, так и возникновение индивидуума порождает 
видимость того, будто возникло и самое сознание. Но думать, что сознание 
возникает вместе с каждым индивидуумом, который становится сознающим, в такой 
же мере ошибочно, как думать, будто свет возникает вместе с каждым вновь 
рождающимся существом, становящимся зрячим, ибо история развития индивидуума 
имеет лишь то значение, что сознание, представляющее собой некоторую 
независимую от него силу, вечную сущность, в себе и для себя сущее 
существование, становится его сознанием, сознанием этого индивидуума;
следовательно, история развития индивидуума не имеет никакого другого значения, 
кроме значения процесса присвоения, ассимиляции. Ведь если бы она имела 
значение объективного, действительного возникновения сознания, то сознание, 
точно так же как и сам индивидуум, представляло бы собой какое-то чувственное, 
конкретное бытие, какой-то чисто эмпирический, осязаемый и весомый факт, и 
тогда существовало бы столько же разумов и сознании, сколько имеется 
индивидуумов, что является абсолютной бессмыслицей. Природа света обусловливает 
то, что духовный свет, так же как и чувственный, и даже несравненно в большей 
мере, чем он, является сам по себе универсальной сущностью и потому стоит выше 
смены сна и бодрствования, рождения и смерти.
Сам опыт учит тому, что индивидуум созревает до сознания в общении с другими, 
уже достигшими сознания людьми и с их помощью, что, следовательно, становление 
сознания индивидуума само является уже действием сознания. Отсюда - сознание 
предпослано индивидууму как предшествующее ему. Опыт учит далее, что единство 
бытия и мышления проявляет себя как истину и действительность даже там, где 
индивидуум ещё не осознает себя, но что в этом состоянии моменты единства ещё 
разделены, выступая как две стороны этого единства. Ведь ребенок существует