рассмотреть их в философском смысле, ведут к совершенно другому выводу, нежели 
тот, который обычно извлекается из них с точки зрения эмпиризма, ослепленного 
видимостью вещи. Эти факты говорят о том, что между человеком как индивидуумом 
и человеческим духом существует столь же большое различие, как расстояние от 
неба до земли, что поэтому индивидуум должен выдержать всевозможные испытания, 
и прежде всего окончить суровую школу материи раньше, чем он сможет быть 
посвящен в мистерии духа. Когда человек испытывает в сильной степени голод и 
жажду, он не в состоянии мыслить. Но разве по этой причине философия или 
мышление зависят от пищи и питья и, следовательно, от материи? Напротив, тем, 
что я пью и ем, я удовлетворяю требования, которые материя предъявляет мне как 
индивидууму; я заставляю её этим замолчать, сбрасываю её со своей шеи и только 
в моменты этого освобождения от материи становлюсь причастным духу. Кретинизм, 
водянка головы, телесные повреждения, которые имеют следствием потерю памяти 
или сознания, и т. д. не доказывают поэтому ничего другого, кроме того, что 
человек - материально живущее существо и потому духовная деятельность, как 
деятельность обособленная и отличная от материи, следовательно, так же и от 
него самого, как нематериальная деятельность, становится его деятельностью лишь 
опосредованно, лишь при условии отсутствия недостатков и несовершенства тела. 
Ибо только лишенная недостатков, совершенная материя справилась с собой, 
свободна от самой себя, является преодоленной, отрицаемой материей и только в 
качестве таковой пригодна для высокой роли - быть органом духа, подобно тому 
как и человек может подняться в эфир мышления, только закончив полностью свои 
дела и освободившись от душевных страданий, страстей и забот. Но глупо 
зависимость человека от свойства тела, его недугов и состояний превращать в 
зависимость и страдания духа. Это так же глупо, как если я захотел бы принять 
за солнечное затмение туман, не пропускающий лучи солнца на дно долины. Да это 
не только глупо, это не имеет смысла вообще - говорить о болезнях, о какой-то 
подавленности, о какой-то гибели духа. Не дух, а лишь индивидуум в качестве 
органа духа есть и может быть тем, кто испытывает такие состояния, как душевные 
болезни и т. п. Уже древние называли дух чистым, несмешанным и свободным от 
страданий. Поэтому, когда мы обращаемся к самим себе и внутрь себя, мы не можем 
снять то различие между субъективностью и объективностью, которое существует 
между нами и внешним миром. В нас самих мы носим объективный и субъективный мир.
 И мы есть не что иное, как часть этого объективного мира, который в 
зависимости от наших качеств разумно или безумно, адекватно или ложно, ясно или 
неясно, совершенно или извращенно представляем и воплощаем. Но сам дух есть от 
нас независимый и не подверженный нашему воздействию объективный мир внутри нас.
 Только тот, кто придерживается того же взгляда, что и мистер Анти-Гегель, 
смешивает индивидуум с духом, как таковым.
Так, в своей полемике против абсолютного тождества мышления и бытия Бахман, 
хотя и соглашается всемилостивейше с философией, что в сознании мышление и 
бытие тождественны (стр. 61), утверждает все же, что это единство не является 
"ни первоначальным, ни длительным" (!?), "не говоря уже о том, чтобы быть 
абсолютным". В качестве доказательства против длительности этого единства он 
отмечает, "что даже тогда, когда сознание разбужено, оно прерывается паузами, 
например в глубоком сне, при обморочном состоянии и т. п.". Но действительно ли 
эти явления противоречат данному единству? Ни в какой мере. Где прекращается 
наше сознание, прекращается также и наше бытие, мы погружаемся в бездну природы.
 "Спящий герой не герой", но бытие героя есть бытие человека, который является 
героем. Бытие есть деятельное обнаружение (Betatigung) нашей сущности. В тех 
случаях, когда и где мы действительно теряем сознание, мы теряем также и те 
объекты, жизненные цели, интересы, стремления, осуществление которых делает нас 
тем, что мы есть. Мы живем лишь в той мере, в какой мы деятельны, притом 
деятельны тем способом (какие бы различия этот способ ни имел ещё и внутри 
себя), который соответствует нашей собственной внутренней сущности, в котором 
мы только и обладаем чувством самого себя и чувством жизни. Поэтому для диких, 
грубых людей, сущность которых заключается в чувственности, бытие состоит лишь 
в деятельности чувственного наслаждения, в пище, питье и т. д. Но даже 
чувственное удовольствие опосредовано для человека через сознание, только 
осознание наслаждения делает наслаждение наслаждением. Во сне я не ощущаю 
аромата цветка, который благоухает в моей комнате; только через сознание аромат 
становится для меня наличным бытием. Именно сознание есть бытие человека, как 
таковое. Бытие камня, растения состоит в том, что они являются объектом для 
кого-то другого, но бытие человека - в том, что он сам себе объект. Поэтому там,
 где человек перестает быть объектом для самого себя, как то бывает в глубоком 
бессознательном состоянии, когда он является объектом (действительным или 
возможным) для кого-то другого (бодрствующего), когда он является чисто 
пассивным существом, беззащитным перед посягательством чуждой силы и 
беспомощным, так что он может быть лишен жизни, даже не заметив этого, 
следовательно, там, где человек перестает быть объектом для самого себя, он 
теряет также и свое бытие. Часы, проведенные во сне, мы не записываем в дневник 
своей жизни, не считаем часами, которые мы пережили, так же как мы не считаем 
моционом червеобразное движение желудка и сопутствующие ему при переваривании 
пищи движения мускулов живота и диафрагмы. Даже в простонародном понимании 
сознание является мерой бытия. "Чего я не знаю, от того мне ни тепло, ни 
холодно". В старобаварском народном диалекте слово "думать",, т. е. думать о 
чем-либо, имеет значение меры продолжительности жизни. "Я никогда не думаю о 
Карле Теодоре" означает: "Я не жил ещё в те времена". "Много думать" - значит 
много пережить, быть в летах. "Молчи, когда говорят люди, которые дольше думали 
чем ты". Только господин Бахман является похвальным исключением, ибо, как мы