|
себя, как их запечатлел Гегель, а субстанции, истинные элементы тел, которые
представляют собой не что иное, как систему монад. Без монад физический мир был
бы только миром грез". Но полемика Бахмана в высшей степени поверхностна, ибо
монады, конечно, субстанции, но субстанции нематериальные; они, конечно,
Действительные элементы тел, но сами элементы нетелесные, "души или по крайней
мере аналогичные душам сущности"; не физические, а "метафизические точки", не
"атомы материи", а "атомы субстанции". Поэтому монады, согласно их
существенному понятию, существуют как монады для себя, самостоятельные,
самоудовлетворенные, вне связи с другими вещами или монадами, вне мира,
поскольку мы вправе называть эту связь миром, ибо "каждая монада сама для себя
есть как бы мир". Поэтому есть некоторая третья сущность, сущность, находящаяся
вне и над ними, бог, который через предустановленную гармонию соединяет монады
друг с другом; но это соединение не входит в сущность и понятие самих монад.
Вот почему связь монад с другими монадами является лишь идеальной. Благодаря
этой идеальной связи каждая монада отражает всю Вселенную, но отражает её лишь
так, как предметы отражаются в зеркале. Если монады, говорит Лейбниц, были бы
обособлены от материи, то они были бы оторваны не только от материи, по вместе
с тем и от всеобщей связи и от всеобщего порядка. Поэтому каждая монада
наделена телом. Но именно это соединение самопроизвольности с пассивностью,
соединение монады с другими монадами или с материей и есть необъяснимое,
неразрешенное противоречие лейбницевской философии, ибо монада не соединяется с
другими монадами непосредственно сама и через себя самое, более того, это
соединение противоречит её понятию как некоторому нематериальному,
самостоятельному, для себя сущему атому. Вот почему материя представляет собой
лишь феномен (хотя, по Лейбницу, хорошо обоснованный, поскольку он является
результатом монад), а истинное бытие есть бытие монады как монады, её замкнутое,
для себя бытие. ("Только в монадах и их перцепциях заключена абсолютная
реальность") Именно из-за этих многочисленных произвольных связей и гипотез,
непоследовательностей и неясностей философии Лейбница правильное понимание и
изложение его системы связано с большими трудностями.
Способ, каким господин Бахман понимает взгляд Гегеля на историю развития
философии, и возражения кои он в соответствии с этим пониманием делает для
опровержения Гегеля, подтверждают уже доказанное (при критике оценки Бахманом
учения об идее), а именно что Бахман полемизирует с точки зрения не мышления, а
внешнего, чувственного восприятия. Ибо только слепому восприятию - именно
потому, что оно судит исходя не из сущности, а лишь из видимости,-- история
философии представляется какой-то ареной одних лишь разногласий, противоречий и
революций. То что воздух Анаксимена для Бахмана есть нечто другое нежели вода
Фалеса, обнаруживает его поверхностное бездумное восприятие; но только мыслящим
физикам доступно распознать родство или внутреннее, существенное единство этих
различных элементов.
Таков же и упрек Бахмана Гегелю в том, что последний превратил голос в
"характерное определение животного вообще, между тем как многие животные в
частности все без исключения низшие животные и кроме того, ещё и рыбы, ящерицы,
черепахи и змеи собственно говоря, немы, а потому голос никоим образом не
является характерным признаком животного вообще, а представляет собой
преимущество высших животных, более богато одаренных, стоящих ближе к человеку"
(стр. 121). Установление важного понятия всеобщего в его истинном спекулятивном
значении - большая заслуга Гегеля и составляет неотъемлемый момент правильного
понимания и оценки его философии. И если Гегель определяет предмет вообще, он
никогда не определяет его в духе формального, безразличного, бессодержательного
родового понятия тривиальной школьной логики, которая знает всеобщее только как
пустую абстракцию всякости (Allheit). Общим для Гегеля является лишь то понятие,
которое схватывает и выражает существенное отличие, природу предмета, в его
абсолютной, полной определенности. Поэтому общее понятие у него не абстрактная
всеобщность, а конкретное, существенно определенное понятие. То, чем у Бэкона
Веруламского в его воззрении на природу является форма, тем у Гегеля является
понятие. Это первоисточник вещи, творящая природа, существенное различие; общее
для Гегеля не абстрактная возможность предмета, а точнее всего, выражающая его
действительность, его собственная самость, "ipsissima res". В соответствии с
этим Гегель берет сущность только на той ступени, где понятие этой сущности
само имеет объективное существование, где заложенные в её природе внутренние
определения и задатки развились до действительного, конкретного бытия; отсюда
следует, что, например, понятие животности Гегель берет там, где животное - но
это совершается лишь на стадии более высокой организации - обнаруживает свое
существенное отличие, свое понятие, так сказать, в классической, завершенной
форме, следовательно, там, где тайна природы животного, ещё скрытая в червях и
других низших порождениях из-за их ограниченности и бессилия, может быть понята
ясно и отчетливо, так как возвещает о себе громко и открыто. Вот почему голос
имеет значение не некоей монополии высших классов животных, не какого-то их
преимущества, их особенности, а значение действительно - согласно понятию и
сущности - общего свойства. Голос - общее свойство животных именно потому, что
высшие классы животных, будучи высшими, имея ранг особого рода, не стоят в
одном ряду с низшими видами животных, а являются выразителями самой идеи
животного в форме адекватного ей существования. Они в образцовой форме
обнаруживают ту природу, представителями которой являются также и лишенные
голоса животные, но только эти последние представляют её плохо, не совершенно,
как бы по школярски, а потому высшие животные являются выразителями этого
качества также и от имени остальных немых животных-плебеев. Поэтому господин
Бахман как нельзя более убедительно доказывает не только, что он всегда имеет в
|
|