знание человека, к этому и теперь сводится знание и суждение большинства людей 
и ученых, которым ничего больше не нужно, как прочесть или услышать такие, 
например, слова, как атеизм, чувственность, материя, чтобы покончить с делом. 
Астрологические названия - а только названиям небесных звезд и обязана 
астрология своим происхождением - не управляют более судьбой человечества, но 
зато над миром царят теперь другие имена. И везде, где человек оставляет 
сенсуалистическую точку зрения, забывает, что только чувство дает ему предметы, 
существа, действительные объекты, он поддается власти пустых слов. Поэтому 
правильно утверждали новые философы, что у них речь идет не о словах, как у 
схоластиков, а о делах или вещах (res), потому что они, по крайней мере в 
области физики, снова восстанавливают в своих правах чувства, изгнанные 
христианским идеализмом. Чувство также может убедить меня, что мычании исходит 
от коровы, но для этого кроме уха мне нужны ещё глаза и ноги. Простое название 
ставит меня над всеми этими обстоятельствами, потребностями, зависимостями, 
потерей времени и сил. Чувство связано с пространством и временем: я слышу, как 
собака лает сейчас, здесь; название же вечно и вездесуще. Поэтому то, о чем 
чувство мне говорит здесь и теперь, и опять-таки здесь и теперь, и так до 
бесконечности, рассудок раз и навсегда говорит одним-единственным словечком.
Чувство, точно так же, как и рассудок, говорит мне, что целое больше, чем 
часть; но говорит оно мне это не словами, а примерами, например тем, что палец 
меньше руки 120, что лот меньше фунта, удостоверяет не формально, а материально.
 В чувстве целое всегда есть только предикат определенного субъекта, существа, 
предмета: вся рука, целый фунт. Рассудок, наоборот, превращает этот предикат в 
нечто самостоятельное, в субъект. Но этот бессодержательный и пустой, хотя 
именно поэтому и общезначимый, субъект - что он такое, как не название, как не 
слово? Поэтому уверенность в том, что целое больше части, зависит, разумеется, 
не от чувственного опыта. Но от чего же? От слова "целое". В положении "целое 
больше части" не говорится ничего больше того, что слово "целое" говорит само 
по себе 121, как это уже заметил математик Барроу 122; его достоверность 
поэтому априорна, то есть является достоверностью, содержащейся уже в слове или 
данной вместе с ним; так же точно я a priori знаю, что фут больше дюйма, если я 
знаю, что слово "фут" означает целое, состоящее из двенадцати дюймов. Поэтому 
все эти всеобщие аксиомы, положения, понятия имеют сами по себе столь же 
большую или столь же малую цену, как простые слова: они для духа то же, что в 
жизни деньги, которые, правда, превращаются в самоцель, но в полном 
противоречии с их назначением. Поэтому при положениях "целое больше части" или 
"Л есть Л" мы всегда непроизвольно представляем себе какой-нибудь определенный 
чувственный объект, к которому и применяем эти положения в доказательство того, 
что сами по себе они - ничто.
Чтобы доказать различие между рассудком и воображением, или способностью 
чувственного представления, Декарт и его ученики брали в качестве примера 
тысячеугольник. "Если я, - говорит, например, Арно в своей "Логике", - хочу 
помыслить фигуру с тысячью углов, то я столь же ясно и отчетливо усваиваю эту 
фигуру, сложенную из тысячи сторон, как и фигуру, сложенную только из трех 
сторон, раз я могу показать все её признаки. Но я не в состоянии представить 
себе эти тысячи сторон данной фигуры, потому что образ её, который я могу 
вызвать силой своего воображения, есть лишь фигура с некоторым большим числом 
сторон и углов, но совсем не тысячеугольник". Совершенно верно. Но в чем же 
состоит преимущество рассудка? В том, что он на место этого чувственно 
непредставимого множества или величины ставит название "тысяча", то есть вместо 
фигуры - число, ведь число есть отличительный знак величины. "Число, - говорит 
Барроу, - есть не что иное, как название или чувственный образ величины". Итак, 
повторим, в чем же различие между духом или рассудком и чувственным 
представлением, или созерцанием? Это различие между словом и делом, или 
примером, различие между названием и предметом, знаком и образом, числом и 
фигурой. Нет ничего в рассудке, чего не было бы в чувстве, но в рассудке это 
дано в ином виде, чем в чувстве. Хотя Вольф, как лейбницианец, при помощи 
предустановленной гармонии все выводит из души, однако в своей он говорит, что 
всеобщие понятия не содержат ничего, чего мы не воспринимаем в самих себе 
посредством внешнего понятия, или внутреннего чувства, или самосознания. Но 
всеобщие понятия свойственны рассудку. Если поэтому положение "нет ничего в 
рассудке, чего не было ранее в чувствах" понимать в только что указанном смысле,
 то можно допустить его истинность. Тысяча сторон исчезает, уничтожается, 
отрицается в понятии или названии тысячеугольника: тысячу я не могу представить 
чувственно, а могу её только помыслить. Рассудок не есть нечто чувственное, но 
это отрицание чувственности не предмет, не цель и не сущность, а только 
средство постигнуть предмет; тысяча сторон заменяется понятием, понятие 
является их представителем.
Лейбниц, напротив, в качестве идеалиста или спиритуалиста превращает средство в 
цель, отрицание чувственности - в сущность духа 123. Подобно Декарту он 
приводит дух, душу, силу как примеры или доказательства понятий, которые не 
находятся в зависимости от чувств и воображения и, следовательно, выражают 
чистое абсолютное отрицание чувственности: ведь только сложное чувственно, а 
душа, дух, монады - нечто простое, нематериальное, следовательно, они 
составляют объект чистого разума. Но разве душа, даже у Лейбница, не есть 
представление чего-то сложного? И разве сами ощущения не складываются из 
множества представлений? * Итак, здесь, в недрах идеализма, не обнаруживаем ли 
мы специфического признака материализма? Разве душа не заключает в себе 
бесконечного многообразия модификаций? И это противоречащее её простоте 
многообразие не есть ли очевидное позаимствование души у материи? Разве можно