психологии", а именно: мы имеем в глазу как бы зеркало и образец для всех 
чувств, чувственных восприятии или ощущений, а так как ощущение есть род 
представления, или перцепции, то, следовательно, это образец и для всех 
представлений, следовательно, зрение объясняет сущность всех ощущений, 
представлений и понятий, как это и доказывает прежде всего отличие 
представлений ясных и темных, отчетливых и смутных; ведь из элементов оптики 
Эвклида ясно, что уже издавна различали ясное и темное, смутное и отчетливое 
видении. Впрочем, здесь перед нами снова пример того, как человек везде склонен 
превращать виды в род, определенную сущность в сущность абсолютную, сводить 
многообразие действительности к абстрактному единству. Однако совершенно 
ошибочно делать идеалистический глаз образцом всех чувственных восприятий и 
ощущений. Но именно вследствие того, что монады Лейбница имеют только глаза и, 
самое большее, ещё уши, а не имеют ни рук, ни ног, ни желудка, ни зубов, ни 
желчи, ни половых органов, они только призрачные существа подобно ангелу и 
прачеловеку Я. Бёме. Но конечно, человек, исходя из точки зрения метафизики и 
философии, уже так бесконечно далек от первоисточника человеческих понятий и 
представлений, что он может себе его объяснить, лишь подсовывая первобытному 
человеку свои математические и философские абстракции и усматривая в них 
предпосылки и условия его первых восприятии. Лейбниц в "Nouveaux Essais" 
утверждает, что "понятие твердости, или плотности, не зависит от чувств, что 
возможность её усматривается просто разумом, хотя и чувства также убеждают нас, 
что эти качества действительно имеются в природе" - другими словами, что, 
следовательно, это понятие априорно, то есть получается путем простого 
выведения из сущности или понятия тела, без того, чтобы мы выходили за пределы 
самих себя и прибегали к помощи опыта. Здесь перед нами ясный пример того, как 
Лейбниц вообще понимает и разрешает вопрос о происхождении идей со своей 
философской точки зрения; в самом деле, идеей плотности или твердости - в 
данном случае это безразлично - человек обязан, очевидно, прежде всего только 
чувственности, а именно, как это показал уже Локк, а после него Ламберт и 
раньше утверждал даже сам Лейбниц, только осязанию. Но конечно, то, что для 
человека является апостериорным, для философа - априорно, ибо, раз человек 
собрал данные опыта и объединил их в общих понятиях, он, естественно, в 
состоянии высказать "синтетические суждения a priori". Поэтому то, что для 
более раннего времени было делом опыта, в более позднее время становится делом 
разума 109. Так, для Декарта твердость, или плотность, была чем-то зависимым от 
чувств, от опыта, потому что он сущностью тела считал протяжение; но для 
Лейбница твердость, или плотность, есть нечто познаваемое чистым разумом, 
потому что он, признавая ограниченность понятия тела у Декарта и 
несовместимость этого понятия с действительным, чувственным телом, то есть 
опытом, так расширил понятие тела, что плотность стала его существенным 
предикатом. Лейбниц говорит: "Что мы должны ещё присоединить к понятию 
протяжения, чтобы составилось понятие тела? Что иное, как не то, о чем 
свидетельствуют нам чувства?" Так, например, и электричество, и магнетизм 
прежде были только эмпирическими, это значит здесь случайными, в отдельных 
телах наблюдаемыми свойствами, теперь же благодаря многочисленным наблюдениям 
они стали свойствами всех тел, стали существенными свойствами тела вообще 110. 
Так и истины, которые в век Лейбница были лишь verites истинами факта, 
произвольными и случайными истинами и которые поэтому делали его даже 
апологетом веры в чудеса, для нас давно уже стали истинами разума, так что для 
нас теперь уничтожение физического закона так же немыслимо, как для Лейбница 
уничтожение логического закона тождества. Таким образом, лишь с точки зрения 
истории человечества может быть дан положительный ответ на вопрос о 
происхождении идей 111.
Впрочем, Лейбниц как в других вопросах, так и в этом выражается крайне 
неопределенно и двусмысленно: он признает, в частности, врожденные идеи в 
противоположность неудачному или во всяком случае вводящему в заблуждение 
образу чистой доски и в том смысле, в каком врожденные идеи выражают только 
природу идеи или представления вообще и поэтому, естественно, не могут 
привходить извне, иначе они не были бы представлениями, а были бы материальными 
вещами. "Разве у души есть окна? Или она похожа на письменную дощечку? На 
воск?" Нет! Она не воск и не дощечка и не комната с окнами, и представление 
предмета не есть сам этот предмет в точности. Для создания представления 
необходимо при вхождение чего-то отличного от предмета; и было бы истинной 
глупостью, если бы это отличное, которое обосновывает самое сущность 
представления, я хотел вывести из предмета. Но что же это такое? Форма 
всеобщности, ибо даже индивидуальная идея, или представление, - по крайней мере 
в сравнении с действительным, индивидуальным предметом - первоначально является,
 как замечает Лейбниц, чем-то общим, то есть в данном случае неопределенным, 
стирающим, разрушающим различия. Чувственность массивна, некритична, пышна, 
между тем как идея, представление, ограничивается общим, необходимым112. 
Лейбниц говорит:
"Мы не в состоянии познавать индивидов и находить средство точно определить 
индивидуальность какой-либо вещи, потому что все единичные вещи могут снова 
повторяться. Незначительнейшие различия незаметны, и пространство и время 
совершенно не поддаются определению и, скорее, должны определяться по тем вещам,
 которые они содержат". Поэтому "и все имена, даже собственные имена, - 
первоначально названия рода". Но эта природа представления в особенности 
обнаруживается в общих представлениях или понятиях. Таким образом, основная 
мысль "Новых опытов о человеческом разуме" подобно основной мысли "Критики 
чистого разума" заключается в том, что всеобщность и неотделимая от нее