остроумно!) в ней вовсе нет идеи и идея не является тождеством понятия и 
объективности; и наоборот, если природа, какой она является, не соответствует 
понятию, а есть неразрешенное противоречие, то в таком случае есть бытие 
природы, в котором нет идеи, и, следовательно (?), идея природы вовсе не 
тождественна с природой и посему является не истинной реальностью, не 
тождеством субъективного и объективного, а какой-то потусторонностью или только 
субъективным представлением, т. е. тем, что Гегель при всяком удобном случае 
оспаривает и отвергает как совершенно нефилософское представление" (стр. 33). 
Несомненно, что природа у Гегеля также и в её бытии соответствует идее; но 
заметьте хорошенько:
не идее в себе и для себя, не абсолютной идее, т. е. не идее в её истинном, 
адекватном бытии, а идее в её инобытии или идее об инобытии идеи. Как известно, 
Гегель - на своем абстрактном языке - вообще определяет природу именно как идею 
в её инобытии или как инобытие идеи. Иными словами, идея определяется им как 
абсолютное тождество понятия и объективности, как тождество в его инобытии или 
в форме инобытия. Но что такое инобытие тождества? Это есть различие, принцип 
противоположности, ибо от различия недалеко до противоположности, Гегель, 
следовательно, определяет природу как идею не в её идеальном, тождественном с 
нею бытии, а как идею в её бытии, отличном от нее, не соответствующем тождеству 
понятия и объективности, т. е. в бытии, представляющем природу в её различии. 
Итак, природа божественна, поскольку она есть идея, но небожественна, поскольку 
она является идеей не в её адекватном бытии, а в её инобытии; ибо она, конечно, 
есть дух, жизнь, идея, но - ив этом заключается её специфическое отличие от 
духа, от идеи, как таковой,-не в виде или форме духовности, но в форме 
чувственности. Следовательно, природа, по Гегелю, несомненно, является идеей, 
но в форме, находящейся в противоречии с той формой, в какой она существует в 
себе, является по своей сущности, в отличие от вида и способа её существования. 
И именно это несоответствие понятию свойственно понятию природы, идее природы в 
гегелевском смысле.
Но как неуклюже и софистически поступает далее господин Бахман! Он устраняет 
существенное различие, между идеей в себе и для себя и этой определенной идеей, 
идеей природы, после чего находит противоречие в том, что Гегель не утверждает 
об отличии идеи от самой себя того, что относится только к тождеству идеи с 
собой, к идее, как таковой. А как слабы его выводы и аргументы! Как по-детски 
хочет он доказать, исходя из противоречия, отсутствие и потусторонность идеи, 
говоря: "Если природа есть неразрешенное противоречие, то существует какое-то 
бытие, в котором вообще нет идеи, и т. д.", в то время как он должен был 
заключить отсюда как раз противоположное! Ибо как могло бы бытие противоречить 
идее, если бы она была вне его? Недостаток является противоречием, но лишь по 
отношению к тому, чем вещь может и должна быть, что, следовательно, заключено в 
ней в качестве силы, способности. Спиноза совершенно правильно говорит: материя 
не является несовершенной от того, что она не мыслит;
если мышление не заложено в её сущности и понятии, следовательно, ей ничего не 
недостает; она равна сама себе. Противоречие имеется лишь там, где что-либо 
находится в противоречии с идеей, в противоречии с самим собой. Животное не 
является бестией, если оно зверь, ибо идея человечности лежит по ту сторону 
природы животного. Но это верно по отношению к человеку, так как человечность 
является его идеей, его действительным определением, его истинной природой. 
Итак, противоречие столь мало служит доводом против объективной реальности идеи,
 что оно скорее является самым ощутимым свидетельством в пользу нее; оно само 
есть не что иное, как существование идеи, но существование в негативной, не 
должной, превратной форме. Плохой является семья, не соответствующая или прямо 
противоречащая идее семьи; в хорошей семье эта идея осуществляется адекватным 
(истинным, соответствующим идее) образом. Но именно потому, что эта семья не 
соответствует идее семьи, она и является плохой, расстроенной, несчастной 
семьей. В хорошей семье идея семьи доказывает свою объективную реальность в 
индивидууме путем мира и наслаждения согласием; в плохой - отсутствием мира, 
несчастьем раздора. То, что противоречит своей идее, противоречит, как уже 
сказано, себе самому и этим, так сказать, расплачивается за свое отступничество 
от идеи, этим вновь примиряет с собой разгневанную идею. Отрицая идею, оно 
отрицает себя, подрывает глубочайшие основы собственного бытия. Так, в человеке,
 который поступает вопреки врожденной идее добра, вопреки моральному Адаму 
Кадмону5, наперекор совести, эта идея подтверждает спою объективную реальность 
и силу в виде Немезиды, фурии нечистой совести.
Поэтому совершенно неверно, когда господин Бахман на стр. 143 говорит: "Философ 
должен изображать семейную жизнь либо согласно идее, либо согласно её 
действительности в опыте". Эта дилемма настолько мало существует для философии, 
что она, вернее сказать, является её прямым отрицанием. Философ изображает 
предмет в такой же мере согласно идее, как и согласно действительности, но 
заметьте: согласно той действительности, которая соответствует идее. Например, 
искусство поэзии он изображает не по произведениям какого-нибудь Постелля, 
Нейкирха, Готтшеда или Вернейхера Шмидта, а по Гёте и Шиллеру; искусство языка 
- не на основании уродливых, неприятных выкриков какого-нибудь Пешереса, а на 
основе гармонических композиций Софокла или Платона; человека - не по выродкам 
вплоть до грубого дикаря, без стыда бегающего in puris naturalibus в невинной 
наготе, до антропофагов или даже до сказочных азиатских хвостатых, а по 
кульминационным пунктам человеческого рода; великого человека - не по моментам, 
когда его взгляд является выражением равнодушной посредственности, а по тем его 
проявлениям, когда его глаза, полные огня, излучают величие идеи, составляющей 
сущность его жизни, следовательно, исходя не из того, что является для него