излишним
высших и изначальных понятий отличает метафизические понятия - основные понятия 
своей философии. Лейбниц усматривает также явное отличие метафизики от 
математики в том, что первая имеет более общие понятия и опирается на интеллект,
 вторая же связана с воображением. В этом он приближается к Канту, который 
утверждает, что математические понятия конструируются, то есть могут быть 
представлены в чисто чувственном созерцании, разница лишь в том, что Кант видит 
преимущество математики там, где Лейбниц усматривает её дефект. Так или иначе, 
но число Лейбниц относит к метафизике и, пожалуй, делает это с полным правом. В 
самом деле, хотя число неприменимо к метафизическим пред метам и является 
определяющим, так сказать, техническим термином только в физике, но все же оно 
относится к метафизике, именно поскольку в физике оно составляет принцип 
познания. Правда, Лейбниц относил понятие числа к метафизике по другим 
соображениям, именно потому, что для него это понятие есть нечто 
всеохватывающее: "Нет ничего, что не подчинялось бы числу". Но, несмотря на это,
 попытке Лейбница превратить форму математики в форму философии следует 
придавать только формальное значение, и поэтому нельзя ставить крест на всей 
его философии, как это делают новейшие критики. Они не учитывают разницы между 
идеей, сущностью философии и формой, в которой эта идея выражается и которая 
характерна для определенной эпохи; они предполагают, что возможна 
внеисторическая критика, отмежеванная и независимая от положительного 
воспроизведения философской системы, стремящегося развить её идеи, поэтому они 
и строят воздушные замки, началом, почти подобно уму Анаксагора; она есть лишь 
всеобщая причина, особая же, своеобразная сторона явлений выводится лишь из 
механических причин. Поэтому Лейбниц упрекает Мора, Циммермана и других, когда 
они пытаются такие явления, как сцепление, дедуцировать из духовного начала. 
Лейбниц прав также и постольку, поскольку каждое определенное материальное 
явление имеет свою определенную материальную основу, поэтому, если мы хотим 
узнать нечто о природе, мы прежде всего должны вскрыть своеобразную 
материальную причину изучаемого явления. Благодаря этой связи механистического 
и идеалистического взгляда, вследствие которой "все одновременно происходит и 
метафизическим и механическим способом", Лейбниц мог также гордиться своей 
системой, ибо она объединяет самые противоположные философские системы - 
Демокрита и Платона, Аристотеля и новейших философов. Но механизм лишь 
принципиально связывается с идеализмом и лишь принципиально дедуцируется из 
души и ставится в зависимость от нее; в конкретном же проявлении он 
представляется самостоятельно действующей силой, которая развивается рядом с 
душой. 
Правда, Лейбниц говорит: "Источник механизма есть первичная сила; но законы 
движения, согласно которым из нее возникают усилия или производные силы, 
коренятся в перцепции добра и зла, или в том, что наиболее соответствует 
должному. Таким образом, оказывается, что действующие причины зависят от 
целевых и духовное по природе изначальное материального, подобно тому как оно 
является изначальным и для нашего познания". И в его письмах к де Боссу читаем: 
"Энтелехия действует в материи сообразно собственным потребностям, так что 
новое состояние материи вытекает из предшествующего состояния соответственно 
законам природы, но законы природы достигают своей реализации через энтелехии". 
Он распространяет понятие цели и на учение о природе. Так, принимая во внимание 
целевую причину человеческого тела, он определяет тело как "механизм, 
изобретенный ради того, чтобы сохранить способность созерцания". Он говорит, 
что познать цель часто бывает гораздо легче, чем средство и механический 
процесс, и что она служит плодотворным принципом в физике для понимания не 
только органических, но всякого рода тел; так, в учении о свете он, исходя из 
пред посылки, что природа ставит целью, чтобы луч света or данного пункта 
легчайшим способом достигал другого, приходит к выводу, что луч в одной и той 
же среде распространяется прямолинейно и что угол отражения равен углу падения. 
Но, даже совершенно отвлекаясь от вопроса, понимается ли цель в смысле внешней, 
теологической или внутренней, натурфилософской телеологии, принимая цель как 
нечто априорное и как причину, мы в действии, в результате находим все-таки 
неограниченное господство механизма; единственным способом реализации остается 
механизм; между причиной и действием никогда не будет тождества, философии 
Лейбница в её прежнем истолковании явствует, что когда Лейбниц говорит о тело и 
душе как о двух особых субстанциях, даже заявляет, что тела действуют, как если 
бы не было никакой души, то это способ выражения, имеющий лишь значение 
видимости. Ведь только душа и является основой деятельности и действительности, 
более того, душа есть сама деятельность и реальность; тела лишь агрегаты монад, 
и вопрос о связи души с телом сводится к вопросу связи монад, или субстанций, 
друг с другом вообще. К сожалению, и эту связь Лейбниц истолковывает с 
механистической точки зрения, как простое сложение; это прежде всего 
объясняется тем, что понятие атома, как бы Лейбниц ни боролся с ним и как бы ни 
отличал монаду от атома, все же в виде призрака продолжает оставаться в монаде. 
Монады - "подлинные атомы"; правда, монада не есть твердый, протяженный, 
телесный атом, но "атом духовный", однако все же это атом; поэтому душа, начало 
внутреннего единства, оказывается лишь принципом разделения. Монада, разумеется,
 находится во внутренней связи с другими монадами в качестве наделенного душой, 
представляющего атома, будучи зеркалом, отображающим эту связь, - без нее 
монада была бы бессодержательной; и все же призрак атома продолжает носиться 
между одной и другой монадой и препятствует тому, чтобы между ними была 
реальная связь. Монады чужды друг другу, непосредственно не соприкасаются, ибо 
иначе одна внедрялась бы в другую, в нее вмешиваясь и её затрагивая; поэтому