crees сотворенные духи, то снова les esprits, то les hommes люди.
Мальбранш разумеет под духом, или душой, не что иное, как Я, непосредственную, 
лишь тождественную с собой самость, непередаваемую, простую, единичную самость 
человека, которая как единичная самость лишь в чувстве является и познает себя 
объектом, знает о себе лишь столько, сколько испытывает, переживает. Душа, 
говорит Мальбранш, познает себя не через идеи, но лишь через самочувствие, 
через опыт внутреннего чувства: Je sens mos perceptions я чувствую мои 
восприятия (то есть не идеи, которые всеобщи или объективны, но их воздействия 
на меня, как они, будучи всеобщими и в то же время моими, находятся во мне, или 
представления, чувства получаемые мной от идеи);  "не зная их, так как не имея 
ясной идеи о моей Душе, я могу лишь внутренним чувством открыть модификации, к 
которым я способен" (Ответ г-ну Режи 48). "Когда мы видим вещи в нас, то видим 
лишь наши чувства, а не вещи" (Изыск истины. Поэтому Мальбранш понимает под 
вещами, которые находятся в душе, или под модификациями или определениями души 
главным образом лишь самостные определения души, то есть не только чувства 
страдания, удовольствия, но также и чувственные ощущения, как теплота, цвет, 
которые школой Декарта считались просто определениями души. Конечно, он считает 
модификациями, среди коих он приводит sensations ощущения, passions страсти и 
inclinations наклонности, также pures intellections чистые понятия. Но под 
этими pures intellections можно понимать только представления вообще и чистые 
понятия, поскольку они мыслятся не в отношении к объекту, но лишь в отношении к 
самости, выражают нечто субъективное, действуют на самочувствие индивида.
Из этого понимания духа, в основании коего лежит только представление о 
человеке, поскольку он отличается от внешнего мира и от других, понимает свою 
внутреннюю, собственную самость и называет её своей душой, своим духом, с 
необходимостью вытекает мысль, что мы видим все вещи в боге, и в то же время 
собственно ясен её смысл. Ибо то, что составляет сущность отдельного духа как 
отдельного, что делает человека индивидуальным человеком, есть именно его 
непосредственное, внутреннее самосознание или самочувствие, его Я, или самость, 
принцип его чувств, страстей, склонностей и прочих модификаций. В этом отделе 
путаница бесконечна. Но она не только в словах: Я, самость, единичный дух, 
человек, индивид, но она и на деле, в сущности отвлечения, в философии, которая 
отделяет деятельность мышления от человека и делает её самостоятельной 
сущностью, под которую, однако, всегда непроизвольно подводится чувственный 
образ человека. Я мыслю, я существую. Но что такое Я в этом "я мыслю"? 
Полностью ли оно содержится в этом мышлении? Нет! Только Я, поскольку оно 
мыслящая сущность. Таким образом, у нас есть ещё другое Я, которое является не 
мыслящим, а протяженным, чувственным существом. Но зачем ты делишь меня на две 
сущности? Почему это Я, эта чувственная, протяженная сущность, не должна быть 
также мыслящей? Потому что Я- каждый. Я-универсальный, а протяженная сущность 
единична? Но разве каждый не является также этим протяжением? Разве ты 
соглашаешься в мышлении с другими людьми не потому, что ты одинаков с ними 
телом? Мог ли бы ты брататься с философом, если бы он в знак своей дружбы 
вместо человеческой руки подал тебе лапу кошки или медведя? (1847). Но человеку,
 несомненно, присущи всеобщие и необходимые идеи, имеющие силу для всех, 
относительно которых все согласны;
он имеет предметом идеальные объекты, которые всеми понимаются и должны 
пониматься одинаково. Чувство принадлежит ему, оно в нем, оно его; но идеальный 
объект нечто большее, чем он, это не кость от его кости, не плоть от плоти, это 
не его собственное, а всеобщее, это не в нем, поскольку он единичное, особенное,
 существо, ибо в нем как единичном может быть лишь субъективное, могут 
находиться лишь отдельные идеи, которые, однако, уже не идеи, а чувства, 
аффекты; таким образом, идеальный объект находится лишь в том, что всеобще, 
принадлежит лишь тому, что само не то или иное, но всеобщее существо. Но 
последнее есть бог, так что идеи принадлежат всеобщему существу, а не 
человеческому отдельному существу. Они в боге, но именно потому, что бог есть 
всеобщее существо, они в то же время идеи человека, общие для бога и человека. 
"Мы видим их (творения) только в нем (боге), только через него, только как его, 
я хочу сказать, в тех же идеях, что и его самого. Так что мы мыслим, как он. 
Благодаря тем же идеям мы имеем некоторое общение с ним" (Ответ г-ну Режи). 
Если же идеи находятся в боге, то мы созерцаем и познаем вещи "только в боге, 
ибо мы познаем их лишь через идеи.
Но главная и основная идея, в которой мы созерцаем все вещи, есть протяжение, 
ибо все вещи вне нас, то есть все тела протяженны, и эта идея не отвлечена от 
восприятия особенных, протяженных вещей и не образована из смутного, 
сопоставления их в одной идее. Напротив, для того чтобы я видел нечто 
представляющее тело, чтобы я воспринимал его как тело или как нечто протяженное,
 предполагается идея протяжения. Видеть - значит лишь воспринимать протяженное, 
как таковое, и потому в самом чувственном восприятии - видении - предполагается 
идея протяжения. Я могу видеть вещи лишь в пространстве, то есть в протяжении, 
они являются для меня объектом лишь в нем и через него; так что пространство, 
протяжение или их идея находится во мне ранее, чем идея определенных 
протяженных вещей. Поэтому все особенные вещи я могу созерцать, познавать и 
мыслить лишь во всеобщей и бесконечной идее протяжения. "Все тела присутствуют 
в душе смутно и вообще, потому что они заключены в идее протяжения". Эта идея 
или созерцание протяжения и всех вещей в нем есть необходимое, общее всем духам,
 во всех равное себе самому, вечное созерцание, т. с. созерцание необходимого и 
всеобщего характера, следовательно, созерцание самого бога.  "Эта идея вечная, 
неизменная, необходимая для всех духов и для самого бога; так что она весьма 
отлична от изменчивых и частных свойств нашего духа". Чтобы не понять этой идеи