Для этой другой партии религия есть совершенно безразличное или даже давно 
решенное дело;
представители ее заявляют, что теперь речь идет не о бытии или небытии бога, но 
о бытии или небытии людей, не о том, составляет ли бог с нами единую или 
разнородную сущность, а о том, равны или неравны мы, люди, между собой, не о 
том, как человек находит справедливость у бога, но как он ее находит у людей, 
не о том, вкушаем ли мы вместе с хлебом тело господне, но о том, чтобы у нас 
был хлеб для наших собственных тел, не о том, что мы воздаем богу божье, кесарю 
кесарево, но о том, чтобы мы наконец воздали человеку человеческое, не о том, 
являемся ли мы христианами или язычниками, теистами или атеистами, но о том, 
что мы люди, и именно телом и душой здоровые, свободные, деятельные и 
жизнеспособные люди или будем таковыми. Простите, господа! Как раз этого 
домогаюсь и я сам. Кто обо мне не говорит и не знает ничего большего, кроме 
того, что я - атеист, тот вообще ничего не говорит и ничего обо мне не знает. 
Вопрос о том, существует ли бог или нет, как водораздел между теизмом и 
атеизмом достоин семнадцатого и восемнадцатого, но отнюдь не девятнадцатого 
века. Я отрицаю бога; для меня это значит: я отрицаю отрицание человека, я 
утверждаю чувственное, истинное, следовательно, неизбежно также политическое, 
социальное место человека взамен иллюзорного, фантастического, небесного 
пребывания человека, которое в действительной жизни неизбежно превращается в 
отрицание человека. Для меня вопрос о бытии или небытии бога есть лишь вопрос о 
бытии или небытии человека.
Пусть это верно, но ведь твоя тема все же остается лишь вопросом головы и 
сердца, зло же пребывает не в голове и сердце, его место в желудке человечества.
 Какую пользу окажет ясность и здоровое состояние головы и сердца, если желудок 
не в порядке, если основа человеческого существования повреждена? "Я 
чувствовала, как злые мысли поднялись у меня из желудка",-сказала одна 
преступница. Эта преступница- зеркало современного человеческого общества. 
Одним дано все, чего бы ни захотела их изысканная алчность;
у других нет ничего, нет даже самого необходимого в желудке. Отсюда всякое зло 
и страдание, отсюда все болезни головы и сердца человечества. Поэтому все, что 
не нацелено непосредственно на познание и устранение этого основного зла, есть 
бесполезный хлам, и к этому хламу принадлежат твои произведения в целом и в 
отдельности. Увы, увы! Однако ведь много зла, даже страданий желудка, которые 
коренятся только в голове; и я поставил себе задачей основательное исследование 
и исцеление головных и сердечных болезней человечества: тому были внутренние и 
внешние причины. То же, что человек поставил себе задачей, то нужно tenax 
propositi - твердо проводить в жизнь; то, чему он положил начало, следует 
выполнить основательно, самоотверженно. Поэтому и на издание собрания сочинений 
я решился лишь при условии, чтобы не только сделаться собственным антикваром, 
хотя бы критически, но и чтобы книжную пыль моего прошлого употребить вместо с 
тем в качестве удобрения для окончательного завершения моей темы, хотя бы в 
основных чертах. В связи с этим я и начинаю с настоящего тома, исходя из его 
основного содержания, названного "Пояснениями и дополнениями к "Сущности 
христианства""; дополнения эти содержат в себе как наиболее существенные выводы,
 так и предпосылки "Сущности христианства".



ВВЕДЕНИЕ
§ 1. Миросозерцание древности и христианства
Сущность язычества проявлялась в единстве религии и политики, духа и природы, 
бога и человека. Но человек во время язычества был не человеком вообще, а 
человеком определенным национально: греком, римлянином, египтянином, иудеем; 
следовательно, и его бог был национально определенной, особенной сущностью, 
противостоящей сущности, или богу, других народов, то есть сущностью, 
противоположной духу, выражающему сущность всего человечества и в таком 
качестве всеобщее единство всех пародов и людей.
Устранением этого противоречия в язычестве была языческая философия, которая 
вырывала человека из его национальной замкнутости и самообособленности, 
возвышала над ограниченностью народного самомнения и народной веры и приводила 
к космополитической точке зрения. Это утверждение, пожалуй, не нуждается в 
особых доказательствах. Достаточно напомнить, что уже Фалес поднялся до 
научного созерцания природы и сделал звезды, представлявшиеся народной вере 
божественными существами, предметом размышления и вычисления (Diogenes Laertius,
 I, segm. 24, ed.)Meibomii Диоген Лаэрций, I, разд. 24, изд. Мейбома). Уже 
Анаксагор выводил явления, объясняемые суеверием как особые предзнаменования, 
из чисто физических причин (Plutarchus. Vitae, V, Periclis, с. 6 Плутарх. 
Жизнеописания, V, Перикл, гл. 6). Ксенофан, современник Пифагора и основатель 
элеатской школы, наглядно изложил великую мысль о единстве, учил о боге, 
который "ни телом, ни духом не подобен смертным", и с воодушевлением мысли и 
гневом разума боролся с представлениями о богах Гомера и Гесиода как 
недостойными бога определениями (Sext Empiricus. Adv. mathem. Секст Эмпирик. 
Против математиков, IX, 193;
Фюллеборн, Статьи по истории философии, ч, VII) (2),
Она поэтому подобно силе мыслящего духа, расширяя ограниченное сознание народа 
до всеобщего сознания, была как бы неумолимым роком по отношению к богам 
язычества и духовным основанием гибели особенностей языческих народов как 
господствующих над миром божественных сил. Но философия устраняла это 
противоречие лишь в мышлении, то есть отвлеченно.