Спиноза говорил:
"Мы деятельны, лишь поскольку мы познаем"; и не только его жизнь, но и жизнь 
всех мыслителей подтверждает истину этого утверждения. Лейбниц где-то говорит: 
"Мы созданы, чтобы мыслить. Нет необходимости, чтобы мы жили, но необходимо, 
чтобы мы мыслили". И его девизом, оправданным всей его жизнью, было: "Со всяким 
потерянным часом уходит часть нашей жизни". Но истинный мыслитель, человек 
науки служит только человечеству, служа вместе с тем истине; он считает 
познание высшим благом, истинно полезным; развитие знания-практическая цель его 
жизни; поэтому каждый свой час, не отданный знанию, он считает жизненно важной 
потерей. Как же мог Бэкон при всей своей решительной склонности к изучению 
природы и науки вообще, которому благоприятствует лишь уединение и устранение 
всех побочных занятий, отдаться прямо противоположной карьере - государственной 
жизни? И каковы были неизбежные последствия этого? Каким бы способным и 
искусным государственным человеком он ни был, чего нельзя было не ожидать при 
его исключительных талантах, однако в государственной жизни он был как бы не 
самим собой, не на своем месте; его дух, стремившийся только к науке, не 
находил удовлетворения в политической деятельности; в этой сфере он не имел 
необходимого центра опоры, выдержки, твердого характера, ибо, где нет твоей 
сущности, там нет и твоего центра тяжести и потому ты колеблешься во все 
стороны. Душа, вся его сущность и ум  не присутствовали в указанной сфере, 
которая была ему чуждой, ибо противоречила истинному влечению его ума; пребывая 
в таком противоречии, он должен был делать ошибки, претившие моральной сущности 
его явно благородного характера. Если кто-либо действительно чувствует себя 
призванным к продуктивной работе не только в одной особой области знания, но и 
в науке вообще, к созданию великого и вечного, если он составляет всеобъемлющие 
универсальные планы, как Бэкон, старается находить новые принципы и двигать 
вперед науку, требующую бесконечного продвижения в ширину и глубину, чувствует 
влечение к науке как цели, смыслу своей жизни, - для того наука составляет его 
душу, его центр, а научная работа - предназначенную ему сферу; вне её он вне 
себя, на ложном пути, на чужбине, и если он позволяет каким-либо внешним 
мотивам и факторам увлечь себя в противоположную науке, отвлекающую от нее 
стихию, то он тем самым уже заложил первое подлинное основание своих позднейших 
ошибок и заблуждений; он совершил грех против святого духа уже тем, что хотя и 
не отнял полностью у науки принадлежащей ей по, праву силы ума, но все же 
ограничил её участие в ней; он совершил вероломство, расточая на суетный свет 
любовь, которая целиком должна быть отдана его законной супруге - науке. "Если 
он искал почестей в гражданской жизни, то лишь с целью получить средства 
выполнить и улучшить свое научное творение. Ибо даже наилучшие деяния его жизни 
должны были содействовать ему в этом. Одним словом, введение этого нового 
способа достижения истины было его господствующим стремлением и важнейшим 
источником его жизненных деяний. Это не побуждало его стремиться к заслугам, но 
утешало, когда такие старания не удавались; когда он достиг высшей ступени 
своего величия, оно занимало его и доставляло ему удовольствие в часы досуга" 
(Британская биография в Собрании Баумгартена, стр. 313).Справедливым, можно 
даже сказать необходимым, было поэтому позорное падение Бэкона, ибо этим он 
искупил свое первое грехопадение, отступничество от истинного призвания своего 
ума и возвратился к своей первоначальной
сущности.
Если Бэкон доказал, что и ученые могут быть великими государственными деятелями,
 то в то же время он доказал, по крайней мере относительно себя, что наука в 
высшей степени ревнива; что высшую милость она оказывает лишь тому, кто 
отдается ей безраздельно; что если ученый ставит себе такую задачу, как Бэкон, 
то он не может без ущерба для научной работы тратить свое время на светские 
дела. Поэтому с полным правом говорит Петр Гейлив: "Жаль, что он не имел 
собственных средств и не был свободен от всех дел при дворе и в судах, чтобы 
предаваться своим занятиям" (1. с. в цитированном произведении, стр. 455), если 
бы Бэкон не раздвоил своей жизни, а подобно другим великим ученым посвятил её 
целиком науке, то он не ограничился бы голыми декларациями, великосветским 
обзором великого здания науки, не разработав какой-либо части её; он погрузился 
бы в глубину частных задач и при массе знаний, опытов и наблюдений, бывших в 
его распоряжении, при его исключительных способностях он пришел бы к 
определенным результатам, открыл бы, как Галилей и Декарт, определенные законы 
природы, он доказал бы универсальность своего ума не одним лишь составлением 
планов, но охватом и проникновением в частности, восхождением от частного к 
общему, в чем и проявляется истинный универсальный ум, и не судил бы так 
поспешно о многих предметах - словом, он создал бы бесконечно больше, чем он 
сделал в действительности.
Но если Бэкон имел истинное влечение к спекулятивному мышлению, то как возникло 
такое противоречие, что он бросился в политическую жизнь? Только потому, что в 
его характере, в его уме или в метафизическом принципе его духа лежал дуализм. 
Хотя Бэкон, как будет показано ниже, был далеко не тот эмпирик, каким его 
изображали впоследствии, хотя он имел способность к метафизическому мышлению, 
как таковому, и сам высказал глубокие метафизические мысли, хотя эмпирия 
представляет для него не само дело, но лишь необходимое средство, не сущность, 
а лишь один момент, однако уже в нем и в его духовном принципе одновременно 
содержится дух материализма, как он проявил себя позднее, дух, впадающий в 
чувственность, направленный лишь на внешнее, подчиненный лишь силе воображения, 
считающей одно чувственное реальностью или по крайней мере находящейся под его 
влиянием. Чем бы ни оправдывал Бэкон перед своей совестью домогательств о 
государственных должностях, даже благочестивой заботой о душе, чего, как он