Спинозы, является высказанная им в praefatio	мысль, что все люди от природы 
склонны к суеверию. Как сказано, он не что иное, как природа. Спиноза говорит 
это сам довольно ясно:
"Обыкновенно представляют себе могущество бога и могущество естественных вещей 
как два могущества, различные между собой. Но сила и могущество природы есть 
сила и могущество самого бога, а способность действия, могущество вещи есть 
сама его сущность, так что сущность природы есть сущность самого бога. Поэтому 
если бы бог действовал, как это предполагает теология относительно чудес, 
против законов природы, то он действовал бы против собственной сущности". 
"Поэтому мы знаем могущество бога лишь постольку, поскольку мы знаем 
естественные причины. Поэтому нет ничего глупее, как прибегать к могуществу 
бога, если мы не знаем естественной причины чего-либо, то есть именно 
могущества бога". "Чем более мы познаем естественные вещи, тем совершеннее мы 
познаем сущность бога, которая есть причина всех вещей".
Таким образом, природа есть принцип, бог, сущность, разум Спинозы. Что противно 
природе, говорит он сам, то противно разуму. Но природа для Спинозы есть не 
чувственный предмет, а нечувственная, отвлеченная, метафизическая сущность, так 
что сущность природы у него выражает не что иное, как сущность разума, а именно 
того разума, который понимается только в противоречии или в противоположности к 
чувству, ощущению, созерцанию. Например, будем рассматривать только телесную 
субстанцию. Она есть божественная сущность. Но каким образом протяжение, 
сущность тела, может быть божественным атрибутом, будучи отделено от всех 
определений, которые оно имеет в чувственном представлении и созерцании, даже 
от определения делимости и множественности? Впрочем, Спиноза отказывается от 
делимости материи, если только признают её вечность и бесконечность. Но 
неосновательна приводимая им причина, по которой она, несмотря, на делимость, 
не недостойна божественной природы: именно потому, что вне бога нет субстанции, 
так что бог не может ничего испытывать от другого существа, если даже признать 
его протяженным, а протяжение - делимым. Если бытие вне друг друга есть небытие,
 нереальность, то таково же бытие тела и протяженности; поэтому, если ты 
отрицаешь одно, ты должен отрицать и другое, в противном случае ты делаешь 
отрицание тела его сущностью. Но разве это отвлеченное протяжение представляет 
ещё выражение, образ, утверждение телесной, а не, скорее, только мыслящей 
природы, разума? Вода как вода, говорит Спиноза, делима на части и отделима, 
может создаваться и разрушаться, по не вода как телесная природа. Что же 
представляет вода, сведенная к скудному, сухому определению чистого протяжения 
или телесности? Простая мысленная вещь, в которой разум утверждает лишь себя, 
свою сущность как сущность вещей. В понятии телесной субстанции или протяжения 
вода, конечно, имеет вечное существование, но лишь потому, что она уже не имеет 
никакого существования. Воде оказывается высшая честь, когда она принимается в 
лоно божественной субстанции, но эта высшая честь есть и последняя честь - 
честь, которая оказывается покойнику. Что мне в том, если ты меня при жизни 
ругаешь вонючей падалью, чтобы  после праздника прославлять меня как бога. Верь 
мне, дивный Спиноза, только вода, имеющая разрушимое существование, имеет также 
действительное и необходимое существование! Или ты не веришь, что та вода, 
которая услаждает мое зрение и слух, укрепляет мои члены, утоляет мою жгучую 
жажду, чувственная вода представляет бесконечно более богатую атрибутами и, 
следовательно, более божественную по твоей собственной философии сущность, чем 
нечувственная и сверхчувственная вода, которая является мысленной сущностью, 
лишенной всех своих индивидуальных свойств? Или ты думаешь, что я потоплю свой 
разум в потоках чувственности, так как я брошусь  в нее с головой. Избави бог! 
Для меня разум так же свят, как для тебя; но я хочу, чтобы мой разум сознавал, 
что он представляет в действительности утверждение, а не отрицание 
чувственности; я хочу мыслить, как ты;
я не хочу сжигать свой мозг на огне чувственности; но я не хочу отрицать в 
своей голове, считать небытием то, что я всеми своими чувствами и органами 
утверждаю как сущность, как истинную, действительную, божественную сущность. И 
действовать; но действование не относится сюда, то есть к бумаге. Бумаге 
принадлежит деяние, подлежащее совершению или уже совершенное, то есть деяние, 
которое ещё не или уже не деяние. Я хочу познавать как истинное то, что я 
чувствую как действительное; ноя хочу также чувствовать как действительную и, 
следовательно, чувственную сущность то, что я познаю как истинную сущность. Я 
не хочу быть гражданином двух миров, интеллектуального и чувственного мира; я 
хочу принадлежать лишь одному и тому же миру; я хочу быть и оставаться со своей 
душой там, где я нахожусь своим телом; я хочу мыслить и хотеть с той же позиции,
 где я стою моими ногами, черпать мою духовную пищу из тех же существ и 
материалов, из которых я получаю свою телесную пищу. Я не хочу пить, 
наслаждаться живительной водой природы и чувственности также моей головой, я 
представляю это дело другим органам моего тела, но я хочу познавать воду, 
которая оживляет мои чувства, также и головой как воду и считаю только, эту, 
хотя и Дистиллированную, но все-таки познаваемую в качестве воды, противящуюся 
своему разложению в ничто божественной субстанции, или, что то же самое, 
божественного разума, воду сущностью воды.
Я только что отождествил природу, или субстанцию, как Спиноза мыслит её, 
наделяя её именем бога, и разум. Это отождествление было бы достаточно 
оправдано, если бы мы даже не имели другого утверждения Спинозы, кроме 
следующего: "Бог есть предмет мышления, или разума", а не воображения, то есть 
чувственного представления. Ибо само по себе ясно, что то, что есть лишь 
мыслимая сущность, дается только через мышление, представляет также лишь 
мысленную сущность, или сущность разума, подобно тому как то, что лишь видимо,