отдаленной, первой, а непосредственной, ближайшей действующей причиной всех 
естественных явлений. В молитве им игнорируются все так называемые 
посредствующие силы и причины; иначе молитва его утратила бы всю свою силу, 
весь свой жар. Эти силы не могут быть его объектом; иначе он добивался бы своей 
цели окольным путем. А он хочет непосредственной помощи. Он прибегает к помощи 
молитвы в уверенности, что эта молитва поможет ему больше, чем все усилия 
разума и природы, и в уверенности, что молитва обладает сверхчеловеческой, 
сверхъестественной силой. В молитве он обращается непосредственно к богу. 
Следовательно, бог является для него непосредственной причиной, исполнением 
молитвы, осуществляющей молитву силой. Но непосредственное действие бога 
проявляется в чуде – чудо составляет поэтому существенный элемент религиозного 
созерцания. Религия объясняет все путем чуда. Само собой разумеется, что чудеса 
совершаются не всегда, подобно тому как человек не всегда молится. Что чудеса 
не всегда бывают, это заключается не в сущности религии, а в естественном, или 
чувственном, созерцании. Религия же нераздельна с чудом. Всякая истинная 
молитва есть чудо, акт чудодейственной силы. Внешнее чудо только обнаруживает 
внутренние чудеса, то есть в нем фактически проявляется, в пространстве и 
времени, то, что составляет основное воззрение религии, а именно, что бог есть 
непосредственная сверхъестественная причина всех вещей. Фактическое чудо есть 
аффективное выражение религии – момент возбуждения. Чудеса совершаются только в 
необычайных случаях, когда душа приходит в экстаз, поэтому случаются и чудеса 
гнева. Хладнокровие не творит чудес. Зато душа открывается именно в аффекте. 
Человек не всегда молится с одинаковой теплотой и силой. Поэтому иногда молитва 
остается без последствий. Только горячая молитва обнаруживает сущность молитвы. 
Молится только тот, кто считает молитву священной, божественной силой. То же 
можно сказать о чуде. Чудеса совершаются часто или редко – это все равно – 
только там, где чудом определяется миросозерцание. Чудо не есть принадлежность 
теоретического, или объективного, созерцания мира и природы; чудо удовлетворяет 
практические потребности, и притом вопреки законам, импонирующим разуму. В чуде 
человек подчиняет природу, как бытие, ничтожное само по себе, по своим целям; 
чудо есть высшая степень духовного, или религиозного, эгоизма; в чуде все идет 
на пользу страждущего человека. Следовательно, основой религиозного 
миросозерцания, с практической или субъективной точки зрения, является бог 
(ведь сущность чудотворной силы совпадает с сущностью бога) – существо чисто 
практическое, или субъективное, возмещающее недостаток, потребность 
теоретического миросозерцания, следовательно, не служащее объектом мышления и 
познания, подобно чуду, обязанному своим происхождением отсутствию мышления. 
Если я стану на точку зрения мышления, исследования, теории и буду 
рассматривать вещи только по отношению к ним самим, то чудотворная сущность, 
чудо обращается в ничто – я строго отличаю здесь религиозное чудо от чуда 
естественного, хотя их постоянно смешивают между собой, чтобы обольстить разум 
и под видом естественности перенести религиозное чудо в царство разума и 
действительности.
      Только неверие в молитву лукаво ограничило молитву духовным элементом.
      Поэтому в грубо чувственном представлении молитва есть принуждающее или 
чудодейственное средство. Но это представление то есть христианское (хотя у 
многих христиан встречается утверждение, что молитва принуждает бога), ибо в 
христианстве бог есть сам по себе самоудовлетворённый дух, всемогущество 
благости, которое ни в чем не отказывает (религиозно настроенной) душе. Но 
представление принуждения соответствует лишь бессердечному богу.
      Религии неведомы ни точка зрения, ни сущность теории, поэтому скрытая от 
нее, очевидная только для теории, истинная, всеобщая сущность природы и 
человечества представляется ей другим, чудесным, сверхъестественным существом: 
понятие рода заменяется понятием бога, который в свою очередь является личным 
существом, отличающимся от человеческих индивидов только тем, что ему присущи 
качества целого рода. Поэтому в религии человек неизбежно ставит свою сущность 
вне себя и воплощает её в другое существо, – неизбежно потому, что ему неведома 
сущность теории, потому, что все его сознательное существо претворяется в 
практическую субъективность. Бог есть его другое "Я", его вторая, утраченная 
половина – в боге он дополняет себя; в боге он впервые является совершенным 
человеком. Он чувствует потребность в боге; ему недостает чегото, но чего – он 
не знает; бог есть это недостающее нечто; бог необходим человеку, неразделен с 
его сущностью. Мир для религии ничто. Мир как совокупность действительности во 
всем её великолепии открывает только теория; теоретические радости суть высшие 
духовные радости жизни; но религии неведомы радости мыслителя, 
естествоиспытателя, художника. Ей чуждо созерцание вселенной, сознание 
действительной бесконечности, сознание рода. Только в боге дополняет она 
недостаток жизни, недостаток существенного её содержания, которое в бесконечном 
изобилии дает действительная жизнь теоретическому созерцанию. Бог заменяет 
религии утраченный мир. Бог для нее есть чистое созерцание, жизнь теории.
      «Вне божественного промысла и всемогущества природа есть ничто» 
(Лактанций, Div. Inst. lib. 3, c. 28). «Хотя все созданное богом прекрасно, но 
по сравнению с творцом – несовершенно и даже ничтожно, ибо он приписывает лишь 
себе бытие в высшем и собственном смысле, когда говорит: Я есть сущий» 
(Августин, De perfect. just. hom., c. 14).
      Практическое созерцание есть созерцание нечистое, запятнанное эгоизмом, 
ибо оно не позволяет мне относиться к вещи бескорыстно; оно не есть 
самодовлеющее созерцание, так как я не отношусь здесь к объекту, как к 
равноценному со мной. Теоретическое созерцание, напротив, есть радостное, 
самодовлеющее, блаженное созерцание; ведь для него всякий объект является