сущности и религиозного сознания человека. Мысли, высказанные в моем труде, 
вытекают из предпосылок, каковыми являются не отвлеченные мысли, а объективные, 
живые или исторические факты – факты, которых в их громоздком изложении в 
фолиантах моя голова не могла вовсе вместить. Я вообще безусловно отвергаю 
абсолютное, нематериальное, самодовольное умозрение, черпающее материал из 
самого себя, Я не имею ничего общего с теми философами, которые закрывают глаза,
 чтобы легче было думать. Я мыслю при помощи чувств, главным образом зрения, 
основываю свои суждения на материалах познаваемых нами посредством внешних 
чувств произвожу не предмет от мысли, а мысль от предмета; предмет же есть 
только то, что существует вне моей головы. Я – идеалист только в области 
практической философии, где я не считаю границ настоящего и прошедшего 
границами человечества, границами будущего, где я непоколебимо верю, что многое,
 что кажется современным недальновидным и малодушным практикам фантазией, 
неосуществимой мечтой, призраком, станет совершившимся фактом завтра, то есть в 
следующем столетии; ведь то, что является столетием по отношению к отдельным 
личностям, можно считать днем в жизни человечества. Короче: я смотрю на идею, 
как на веру в историческую будущность, в торжество истины и добродетели, и 
поэтому идея имеет для меня только политическое и нравственное значение. Зато в 
области собственно теоретической философии я, в прямую противоположность 
философии Гегеля, где дело обстоит как раз наоборот, считаюсь только с 
реализмом и материализмом в указанном смысле. Основной принцип господствовавшей 
доселе умозрительной философии: все, что мое, я ношу в себе самом – древнее 
onania nia mecum porto – к сожалению, ко мне неприменим. Вне меня существует 
множество вещей, которые я не могу носить с собою ни в кармане, ни в голове, но 
которые я в то же время как философ, а не просто как человек, о чем здесь не 
может быть речи, считаю своими. Я – только духовный естествоиспытатель, а 
естествоиспытатель должен прибегать к инструментам, к материальным средствам. В 
качестве духовного естествоиспытателя я и написал предлагаемую книгу, 
содержащую в себе практически, то есть конкретно, на особом предмете, но 
предмете всеобщего значения, а именно религии, доказанный, развитый и 
разработанный принцип новой философии, такой философии, которая существенно 
отличается от прежней философии и вполне отвечает истинной, действительной, 
целостной сущности человека и которая именно поэтому противоречит воззрениям 
людей, искалеченных и испорченных сверхчеловеческой, то есть 
противочеловеческой, религией и умозрением. Эта философия, как я уже говорил в 
другом месте, не признает единственным достойным органом откровения гусиное 
перо, а имеет глаза, уши, руки и ноги; она не отождествляет мысли о предмете с 
самим предметом с целью сделать при помощи пера действительное бытие бытием, 
существующим только на бумаге, а отделяет одно от другого и только в силу этого 
размежевания доходит до самой вещи; она представляет себе вещь не как объект 
отвлеченного разума, а как объект действительного, цельного человека, то есть 
как цельную, действительную вещь. Эта философия опирается не на разум в себе, 
не на абсолютный, безымянный, неизвестно кому принадлежащий, а на ум человека, 
далекого от умозрения и христианства. Она говорит человеческим, а не безымянным,
 неопределенным языком; она и на словах и на деле усматривает сущность 
философии в отрицании философии, то есть объявляет истинной философией только 
такую, которая облечена в плоть и кровь, в человеческую философию, и 
торжествует, поскольку пустые невежды, принимающие за сущность философии ее 
призрак, не желают вовсе признавать ее философией.
      Эта философия отрешилась от субстанции Спинозы, от "Я" Канта и Фихте, от 
абсолютного тождества Шеллинга, от абсолютного духа Гегеля и тому подобных 
отвлеченных, только мыслимых или воображаемых вещей и сделала своим принципом 
действительную, вернее, самую действительную сущность, истинное человека, то 
есть самое положительное, реальное начало. Она производит каждую мысль из ее 
противоположности, из материи, из сущности, из чувств, и относится к предмету 
чувственно, то есть страдательно и рецептивно, прежде чем определить его 
мысленно. Поэтому моя книга, являясь, с одной стороны, истинным, облеченным в 
плоть и кровь результатом прежней философии, с другой – имеет столь малое 
отношение к области умозрения, что представляет скорее ее прямую 
противоположность, пожалуй, конец умозрения. Умозрение заставляет религию 
говорить только то, что само оно измыслило и выразило гораздо лучше, чем 
религия; она определяет религию, но сама ею не определяется; она не выходит из 
пределов себя самой. Я даю религии возможность высказаться самой; я играю роль 
слушателя, переводчика, а не суфлера. Моя единственная цель – не изобретать, а 
«вскрыть существование»; мое единственное стремление – правильно видеть. Не я, 
а религия поклоняется человеку, хотя она, или, вернее теология, отрицает это. 
Не только я, но и сама религия говорит: бог есть человек, человек есть бог. Не 
я, а сама религия отвергает и отрицает такого бога, который не есть человек, а 
только рациональная сущность; она заставляет бога сделаться человеком, и только 
этот ставший человеком, почеловечески чувствующий и мыслящий бог становится 
предметом ее поклонения и почитания. Я только разоблачил тайну христианской 
религии, сорвал с нее противоречивый и ложный покров теологии и – как 
оказывается – совершил настоящее святотатство. Если даже моя книга носит 
отрицательный, безбожный, атеистический характер, то ведь не надо забывать, что 
атеизм – по крайней мере в смысле моей книги – есть тайна самой религии; ибо 
религия не только внешним образом, но и по существу, не только в мыслях и 
воображении, но всем сердцем своим верит исключительно в истинность и 
божественность человеческого существа. Или пусть мне докажут ошибочность и 
неправильность моих исторических и рациональных аргументов. Пусть попытаются, я 
прошу об этом, опровергнуть их, но не путем юридических оскорблений, не путем