христианством, позволяющие фактически игнорировать основной член христианского 
вероучения и сохранять видимость другого; ведь «одно сомнение, согласно Лютеру, 
влечет за собой все другие», по крайней мере в принципе. В другом месте Лютер 
еще так выражает эту мысль: «Одно из двух: или верить со все начисто и без 
всякого исключения, или же ни во что не верить... Святой дух нельзя делить на 
части, так, чтобы одну часть считать истинной, а другую ложной... Колокол, 
давший трещину, уже не звучит и весь никуда не годится». Как это правильно! Как 
оскорбляет музыкальный слух колокольный звон современной веры! Но и то сказать: 
колокол этот весь в трещинах, Безнравственно серьезное отречение от 
христианства в силу внутренней необходимости; нравственна бестактная 
половинчатость; безнравственна уверенная в себе, убежденная целостность; 
нравственно легкомысленное противоречие;
      безнравственна строгая последовательность; нравственна посредственность, 
ничего не доводящая до конца, не умеющая проникать в глубину вещей; 
безнравственен гений, изучающий предмет до основания. Короче: нравственна одна 
только ложь, скрывающая зло истины или – что теперь одно и то же – истину зла.
      Истина считается в наши дни не только безнравственной, но и ненаучной. 
Истина – граница науки. Свобода плавания немецких кораблей по Рейну 
простирается только до моря; свобода немецкой наукидо истины. Когда наука 
достигает истины, она перестает быть наукой и делается объектом полиции: 
полиция есть граница между истиной и наукой. Истиной является человек, а не 
абстрактный разум, жизнь, а не мысль, остающаяся на бумаге, к этому стремящаяся 
и находящая на бумаге свое оправдание. Поэтому мысли, переходящие 
непосредственно из пера в кровь, из разума в человека, перестают быть только 
научными истинами. Наука в сущности является теперь бесполезной, но зато и 
безвредной игрушкой ленивого разума; она стала заниматься вещами безразличными 
для жизни и человека; но даже и в противном случае она все же настолько скучна 
и бесполезна, что никто о ней не думает. Поэтому необходимым качеством 
настоящего, почтенного, признанного ученого является пустота ума, холодность 
сердца, отсутствие настроения – одним словом, бесхарактерность. Эти качества 
особенно необходимы для ученого, который в силу своей науки должен касаться 
щекотливых вопросов современности. Но ученый, отличающийся неподкупной любовью 
к истине, решительностью и твердостью, поражающий зло в корне, доводящий всякое 
дело до кризиса, до окончательного разрешения, – такой ученый уже не есть 
ученый. Боже сохрани! – он «Герострат». Его необходимо как можно скорей 
вздернуть на виселицу или по крайней мере пригвоздить к позорному столбу. 
Последнее предпочтительнее; ведь смерть на виселице, по началам современного 
«христианского государственного права», считается неполитической и 
«нехристианской», так как она есть смерть очевидная и бесспорная; а 
пригвождение к позорному столбу, как смерть гражданская, отвечает лицемерному 
духу политики и христианства, так как не кажется смертью. А ведь отличительной 
чертой нашего времени является притворство, чистейшее притворство во всех 
скольконибудь щекотливых вопросах.
      Немудрено поэтому, что в век мнимого, номинального, хвастливого 
христианства «Сущность христианства» была встречена с таким скандалом. 
Христианство настолько отстало от жизни и практики, что даже официальные и 
ученые представители христианства, богословы, не знают уже или, по крайней мере,
 не хотят знать, что такое христианство. Чтобы убедиться в этом собственными 
глазами, стоит только сравнить упреки, сделанные мне богословами, например, по 
поводу веры, чуда, провидения, ничтожества мира, с историческими 
свидетельствами, которые я в этом втором издании снабдил особенно 
многочисленными примечаниями. Рассмотрев эти упреки, можно увидеть, что они 
относятся не ко мне, а к самому христианству, что «негодование» богословов 
вызвано не моей книгой, а истинным, но ставшим совершенно чуждым им по духу 
содержанием христианской религии. Немудрено, что люди, которые, вероятно от 
скуки, отнеслись с аффектированной страстностью к давно отжившему и – увы! – 
столь ничтожному вопросу, как противоречие между католицизмом и протестантизмом,
 и не постыдились поднять серьезный спор о смешанном браке, – немудрено, что 
эти люди сочли возмутительным анахронизмом книгу, доказывающую на основании 
исторических документов, что не только смешанный брак, брак между верующими и 
неверующими, но и брак вообще противоречит истинному христианству, ибо истинный 
христианин– а разве «христианские правительства», христианские пастыри, 
христианские учителя не обязаны заботиться, чтоб все мы были истинными 
христианами? – не знает другого зачатия, кроме зачатия от святого духа, не 
ведает иного населения, кроме населения небес, а не земли.
      Поэтому шум, вызванный моей книгой и против нее направленный, не заставил 
меня изменить свой взгляд. Я еще раз подверг свою книгу спокойной и самой 
строгой исторической и философской критике, исправил по возможности ее 
формальные недостатки, развернул ее содержание, поновому осветил его, дополнил 
новыми убедительными и неопровержимыми историческими свидетельствами. Может 
быть, теперь, когда я шаг за шагом пополнил свой анализ историческими справками,
 всякий, имеющий глаза, сознается, хотя бы и помимо своей воли, что моя книга 
есть точный, верный перевод христианской религии с образного языка восточной 
фантазии на простой, всем понятный немецкий язык. А цель моей книги – именно 
быть точным переводом или, выражаясь без метафоры, эмпирико – или 
историкофилософским анализом, решением загадки христианской религии. Общие 
положения, высказанные мной во Введении, являются не априорными, вымышленными 
суждениями, не плодами умозрения; они вытекают из анализа религии и, подобно 
всем основным мыслям моего труда, суть облеченные в форму мыслей, то есть общих 
выражений, фактические проявления человеческой сущности, именно религиозной